Сибирские огни, 1929, № 3

нием покашливая идущим вхолостую мотором. Так гордый серцеед из счетоводов с крашеным кошачьим воротником на неизбеж­ ном бобриковом пальто, подхватив задорную машинистку, с высокомерным достоин­ ством тащит ее но шумным улицам до опасных пределов родительского дома, чтобы в дипломатическом отдалении картинно замереть, изредка нетерпеливо покашливая на мо­ розе, в ожидании легкомысленной своей подруги, нырнувшей в темную подворотню се словами: — Я сейчас, только маме скажу... Где нельзя взять силой — берет хитрость и ловкость — бесстрашно приближает­ ся лодочка к гудящей черте и, быстро повернувшись, погружает устойчивый зад в ки­ пящую пену. II сразу же — по пояс в ледяных бурунах, цепко балансируя на кривых ног но бокам подхватывают ее быстрые, увертливые люди, вынося на хребте прибоя в безо­ пасные пределы прибрежных песков. А причаливание кунгаса! Какая-то изумительная суетливость, не взвинченная, нервная бестолочь нашей обычной спешки, когда обалдело суешься и мечешься и только все путаешь и портишь, нет, обдуманная, спокойная торопливость — бегают все и «рут, как на пожаре паникой об’ятые несчастные погорельцы, незнающие, что скорее спасать — грудного ли своего первенца, или сухое сосновое полено у печки, заготовленное для растопки, а посмот­ ришь вблизи — у одного свернутая веревка, у другого заостренный кол, а в отдале­ нии, в сторонке, как в полном отчаянии приникшие к земле осужденные на верную ги­ бель, торопливо и спокойно тянет, быстро перебирая руками, причальный конец гуськом сидящая троица, и все нужно, все рассчитано, все на своем месте... И вот сброшен буксирный канат, и последний раз крикнул укоризненно вслед не­ ловко удирающему обратно нашему катеру гникий рулевой: «Э-э. русский худо... худо, русский...» и мечутся, и прыгают взад и вперед испуганные гребцы, голосят и взвиз­ гивают и здесь, и на берегу, бьет и свищет кипящая пена, парализуемая прибитыми ро­ гожками, свисающими с бортов, как пышные тмутараканские ковры вольных Стень­ ки пых стругов, — и уже с холодным отчаянием думаешь — конец... гибнем... Но уже внизу твердая земли, мирно скрипят подкладываемые катки, натягиваясь, трепещет трос, и уже далеко позади белые, играющие границы бурунов, и вне досягае­ мости самого высокого прибоя, на твердом сухопутьи, высоко над береговыми несши плывет вытащенная неуклюжая посудина, а крутом мечутся люди, панически орут, ны­ ряют, как самоубийца в воду, под широкое брюхо кунгаса с кругляш ками -бревныш ка­ ми и, отбежав в сторону, спокойно закуривают миниатюрные трубочки, набивая их блед­ но-желтыми, паутинообразными волокнами своего безвкусного табака, хранящегося в непромокаемых кожаных тавлинках, болтающихся сзади у широкого пояса, крепко охватывающего тугой упругий живот. И впоследствии не веришь их крикам и панике, их бессмысленной па вид, испу­ ганной спешке, потому что всегда точны и рассчитаны быстрые движения, всегда уме­ стны прыжки и беготня — и нет страха в опаянной цельности коллектива, подчинен­ ного единой общей мысли — все за одного, один за всех. Нет, не верьте тем, кто будет говорить, что «кара-бан» — водяной японец, «*ат‘ рос» — испугался... Впрочем, всем известный Менделевич... Как, вы не знаете Менделевича? Ну, тот самый еще, помните, что-то там с контрабандными шелковыми чулками... Ага. и с чемоданом. Ну, вы его знаете, драгоценнейший талант у человека— если нет белого хле­ ба или масла, или крупы— он достанет и масло, и крупу, и просто так, по знакомству- просто только, чтобы услужить, чтобы доставить ближнему радость... — Крупа?.. Ну, что такое для холостого, бездомного бродяга крупа? Возьмите, себе крупу, кушайте на здоровье... — и на ярких пунцовых губах обаятельная улыби: