Сибирские огни, 1929, № 3

— Городьбу надо делать. Нейдет никто. Некогда народу. Охото к весне кон­ чить, а все еще бревна не распилены. Пазы на столбах вынимать надо. О житей­ ском пекутся все, а духовное забывают. Гриша дохлебывал щи из глубокой чашки, когда вошел Никита, рука дро­ жала и с ложки падали крупные желтые капли: он глядел не на стол, а в рот отца, сидевшего рядом. Гурьян, наклонившись к сыну, говорил что-то, постукивая ногтем указа­ тельного пальца по краю стола, вздрогнул, когда сосед стукнул дверью и, прогло­ тив последнее слово, навалился на стену, точно уличенный в чем-то порочащем. — Здравствуйте-ко.— Никита снял шапку, поклонился и провел рукой по седенькой бородке. — Добро жаловать.— Гурьян повернулся к гостю.— Садись на лавку... го­ стем будешь. — Спасибо,— сел рядом с Гурьяном.— Я по делу. На минутку только... — Все мы грешные о делах земных печемся токмо. Гриша слушал, навалившись грудью на стол, большим пальцем левой руки ковырял в носу. — Вера господня оскудевает. Подлец народ пошел,— продолжал Гурьян, по­ хлопывая гостя по коленку.— Родителей не признают... Подлец на подлеце. Как му­ хоморов в ненастное лето, подлецов-то. — Кто же, Гурьян Архипович, не признает родителей-то? — Все. Ты признаешь? Справлял годовщину родителя? Поминал его? Все мы грешны. Умрем, никто добрым словом не помянет. И ты, Гришка, не помянешь. Гриша откинулся к стене, будто щелкнули его по лбу. — Ефимко тебя помянет... сорокоуст отслужит. — О нем я и не говорю: погибшая душа. Бесово желание исполняет. Бес-то на плече у его сидит и нашептывает, а он... — Напрасно ругаешь мужика,— сказал Никита.— Правильное, по его, дело делает. Гурьян, недоумевая, посмотрел на соседа и глаза его округлились, как гла­ за совы. — Война все разрушает,— продолжал Никита,— жрет, как тля ненасытная. Как война, так и разоренье. Сам я был, знаю. Он столько лет воевал, ломал значит, а теперь одумался и сам за дело принялся. Хотя и делает не то, что нужно бы, но делает. — Ты перекрестись, старик. Околесину таку несешь. Ему проклятья роди­ тельского мало, а не токмо что... — Милый мой, — бархатистый голос Никиты, казалось, существовал лишь для того, чтобы утешать людей, уговаривать, — много прожил, а мало видел: на войне не был. Делают годами, а потом все через колено ломать начнут. Когда дела­ ют «рго-либо — во мне хмель бродит: бросил бы все и сам запрягся. — В бороде его показалась улыбка. — Вспомнил забавный случай. Едем мы, милый мой, с сосе­ дом, — тоже садовод был, — мимо построек, широко так местность застраивали.— «Вот молодцы-то! Гляди, какие постройки возводят», — крикнул я. А сосед мой как захохочет: это, говорит, тюрьму строют. Теперь, как вспомню, так смех душит. Я три раза на годом месте жить начинал. Вот и сын твой тоже... — Говоришь ты не хуже цыгана. Голова седая, а ума ни на грош. — Гурьян легонько постучал костылем. — Ездили разные аратели, мололи языками, сбивали народ в комунии... В одной только нашей деревне дураков нашли. Тогда говорил и теперь скажу: как гриб-наземник, завянет. Гриб дурной за ночь вытянется, а солн­ це взойдет, он и посох. Брат с братом не уживаются, а тут выдумали... Нет, ты по­ стой, слушай. — Заговорил торопливее. — Ты тоже в кумуничееки дураки запи­