Сибирские огни, 1929, № 3
— До свободы дожили, до настоящей.— Недовольство свое высказывали от крыто. В девятнадцатом году, организуя партизанские отряды, надеялись на узако нение той вольности, которая была при первой советской власти в Сибири, с упразд нением всех налогов и сборов, с обособленностью не только от города, но и от со седних деревень, с самосудами и полной властью на местах. Увидев, что жизнь вхо дит в новые берега и появляются крепкие плотины ограничений, они недовольно мотали головами, не скрывая не только разочарования, но и огорчения. — За что боролись? Хлеб стоял еще в суслонах, когда заговорили о разверстке. В дождливую осень, рассчитавшись с масляной разверсткой, крестьяне выполняли разверстку картофельную, скрипя по дорогам обозами. В один месяц стало известно о том, что вводятся разверстки на мясо, кожи, овчины, шерсть, сено, солому, хлеб, мед, воск, волос и копыта и на мороженое молоко. Круглые сутки на сборне толпились мужи ки, не опасаясь председателя ревкома, говорили, пожимая плечами: — И как, паря, жить? С одной коровы требуют: лоскуток кожи, копыто, лопатку мяса, молоко и масло. — А ты научись такие места вырезывать, чтобы корова жила и молоко давала. По первому снегу начались лесные заготовки. Не было дня, чтобы из села не отправлялось несколько десятков подвод в бор, который на две половины рассекала единственная в крае железная дорога. Когда отец уезжал в лес, сыну-нодростку или старику приходилось запрягать последних кляч и везти хлеб на ссыпные пункты. Между поездками больше трех дней не удавалось жить дома мужикам. После вы полнения наложенных работ ревком делал новые раскладки, и каждому работаю щему казалось, что не будет этому конца-края. Длинные обозы, и днем, и ночью скрипевшие по дорогам к городу, к станциям и оставлявшие, вместо вешек, но обе стороны дороги трупы лошадей, оживляли за стывшую кровь в жилах промышленности. Лишний воз хлеба, куб дров расценивал ся тогда на согретые мастерские и отремонтированные паровозы. Кроме телеграмм с военных фронтов, главнейшими сообщениями газет являлись в то время теле граммы о выпуске из ремонта двух-трех паровозов, десятка вагонов. Но большинство крестьян, не читающих газеты, не интересовалось парово зами, интересы их заключались в грани земельного надела родного села. Только не большая часть бывших фронтовиков да красногвардейцев стояла на стороне совета н помогала ему. Деревню наводняли нелепейшие слухи. Настойчиво утверждали старики, что хлеб правительство отправляет в Палестину: — У власти жиды стоят. Отправят они весь хлеб в Палестину и сами туда уедут. В писаньи говорится об этом. Перед рождеством, возвратясь из города, Трифон Никонович рассказывал му жикам, собравшимся к нему в маслобойный завод: — На постоялом вместе с осиновским мужиком стоял. Со Степаном Митри- вичем.— Ездил он от общества, спрашивал о масле, которое комиссар-то с’ел. В деревнях давно уже пересказывали, что губпродкомиссар за одну осень с’ел пятьдесят пудов масла. Лишний раз услышав об этом, мужики приподнялись на мешках, сели ближе к рассказчику. — Не ослеп он? Старики говаривали: масла много с’ешь— ослепнешь. — Живехонек. Еще сотню пудов сожрет. Красный, рожа лопнуть хочет. — Он сена не косил, хлеба не молотил, не измаялся. — Не косил, язви его... а масла вон сколь сожрал. — А ты думал, куда же разверстка-то идет?
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2