Сибирские огни, 1929, № 3

жаркий полушубок, сбросить с ног твердые жавшие валенки. Но ласковый голос хозяи­ на подбодрял: — Эх, норосторопнее надо, дружок! Из последних сил Колька схватывался с места и бежал, спотыкаясь и падая. А поздно вечером не знал, как успокоить ноющие руки и ноги. Отказывался от ужина, в багровых плывущих кругах видел -севшего с газетой к лампе Опутина и засыпал мертвым сном, сидя на лавке. Фетинья стлала ,ему постель, тянула с ног валенки, развешивала жаркие онучи... Утром затемно будила Кольку, обзывая лежебоком. Колька отрывался от сна, будто поднимался из глубокой, тесной ямы. На кровати надрывалась кашлем Авдотья. Колька смутно и тяжело, но уже на ногах, переживал концы бредовых снов... В жаркой избе ночью под тяжелым тулупом Колька, просыпался, облитый потом. Свернувшись в ногах, мурлыкала кошка, тикали часы в настороженной тишине. Вдруг откуда-то сверху тяжело падали не похожие на обычно ласкового Михаилу Евграфыча cjoea: - — Надоела! Издыхала бы, што ль? Сама не живешь и другим век убавляешь! Колька пугался и уползал под лавку. Спросонья ему казалось, что вместе с го­ лосом рушится вниз потолок. На кровати тихо с захлебыванием плачет Авдотья. Колька слышит, как сквозь, тяжелый булькающий кашель прорываются тоскливым топотом Авдотьины слова: — Што же я... поделаю... не умирается когда!.. Матушки мои! — Но, но! Потише ты там! — грозно раздается с полатей. — Заголосила. — Не умирается теперь, а блудить умела?.. Авдотья столкает. В избе тихо. Где-то гулко капает в пустое ведро вода. — Гадина! — низким звериным рыком гудит с полатей. Авдотья вскакивает q кровати. Мечется в горячечном бреду, кричит с отчаянием и болью: — Сказывала! Сказывала тебе — ребенка мне надо было! Для ребенка, думала не плодный ты! Намучил и так. За вее заплатил! За все! — Нееет! — густеет хозяйский голос. -— Убить тебя надо было! — Да уж убил, што там! Убил и так! — падает на подушку Авдотья. — К. столбу-то на мороз привязывал! С чего я харкаю, как не о простуды той? Авдотья затихает. Потом ровно и бесстрастно, как судья, говорит: — Нет в тебе жалости, Михайло! Не человек ты! Напуганный Колька начинает плакать. С кровати срывается Авдотья, гладит ло смокшей от поту голове, шепчет тихо и нежно на ухо: — Спи, Колюща! Спи — я это так, от хвори своей! Утром, раздраженный медлительностью невыспавшегося Кольки, Опутан подол­ гу останавливается на нем упорным взглядом тяжелых серых глаз. Кольке жутко, он торопится прошмыгнуть мимо и слышит за спиной хмурые слова: — Што ты, будто муха осенью!? У нас тут барничать некогда! Кольку берет оторопь. Он бегом мчится во двор с ведром теплого пахучего пой­ ла. Пойло плещется на снег, забрызгивая новые валенки. Опутан от крыльца кричит вслед: . —• Не, плещи, дурак! Учат вас там в городе в игрушки играть! Кольке становится обидно. Он упрямо ставит ведро посреди ворот во дворе и •кчленно уходит в избу. Следом вбегает вернувшийся с реки хозяин: — Распустил скот, пес! — гремит он, —- теленок-то у тебя утонул в прорубях Г Кольке больно от вдавившихся в плечо, как железо, пальцев. Озираясь ощерен- ным зверенышем, он норовит укусить хозяина за палец. Опутан наливается кровью. Размахнувшись, он с силой сует Кольке в зубы здо- ^ к н ь ш кулак. Острая боль раздирает рот, Колька мычит, оплевываясь густой лип­