Сибирские огни, 1929, № 2

И всю жизнь, и -сейчас, при воспоминании о покинутой навсегда, деревне, встает перед глазами гундосый злобный Федя Тюря— Орефию Лукичу, 13 лет не 'бывавшему в деревне, казалось, что деревня— это Тюря, Тюря— это деревня. Только уже много позже раскопал Орефий Лукич корни Тюриной злобы и носил огненную ненависть уже не к Тюре. Эта ненависть толкнула его в самый «крутень», во вздыбившийся Петроград, из Петрограда с красными частями в Сибирь, в глухую алтайскую волость. Все-, решительно все, мимо чего, пожав плечами, болезненно поморщившись, а то и улыбнувшись ехидно, проходили другие, у Зурнина вызывало кипение. Волок ли за шиворот по улице милиционер пьяного дебошира, был ли обнаружен в тресте проворо­ вавшийся коммунист, всплывало ли на страницах газет очередное грязное дело, нена­ висть Зурнина вспыхивала мгновенно. В такие минуты Зурнину хотелось исступленно кричать об опаснейшем из опасных, гундосом, гниющем на корню, зверски-злобном и чер­ ном, как ночь, вековом невежестве- Оттого может быть его и не могли слушаяъ равнодуш­ но даже и самые равнодушные. С уси.таем оторвавшись от окна, Зурнин взглянул на медленно раскачивающегося докладчика. — Этот и один вывезет, вывезет, а по кержацким деревням плохо, очень плохо Спит и во сне царька видит кержачье. Поеду. Вокруг шумно захлопали, зашумели, заговорили, хлынули к дверям. В 'распахну­ тые широко двер! вываливались потоком широкие под зипунами и тулупами спины. — ■ Завтра же начну обламывать Быкова, отпустит. Вышел довольный неожиданным своим решением. В Черновушку Зурнин приехал по первой санной дороге, как только замерзли ключи и речки. В Черновушке к сельсовету под’ехади. Ни души. На окнах, на, столе хламье вся­ кое бумажное сельсоветское, пылью покрытое. На стене засиженный мухами и оборван­ ный гоостраховский плакат с огнеинобородым мужиком. Пожелтевшие от времени и окончательно выцветшие писания на шапирографе. В чернильнице сухо, в переднем углу на деревянной полочке прилажен складень медный с распятием, позеленевший от сыро­ сти. Углы в избе проморожены, дверь повело и она <не притворялась как следует. К сельсовету «на колокольцы» подошло несколько длиннобородых (мужиков в черных и коричневых азямах, один в огромной четырехугольной, с плисовым верхом пгапке. — Путем-дорогой далеко ли бог несет?— отвечая на поклон, спросил Зурнина один из мужиков. — К вам,— начал, потирая иззябшие руки, приезжий.— Посмотреть, как вы живете тут. Мужики нахмурились и исподлобья смотрели на Орефия Лукича. * — Чо тут смотреть, паря,— без смотров видно... Сели. — Председатель-то кто будет? Квартиру бы мне,— спокойно, словно не замечая суровых взглядов рассматривавших его мужиков, заговорил снова Зурнин. — Самоха Сухов нонче в председателях ходит, да с промысла он еще не воротил­ ся, баба у него тут за сборней доглядыват, а писарь тот по голу еще в город подался. Ьказывают, вернуться должен бы, да, видно, в городу слаще. Фатеру же тебе не знам и посоветовать где. Куришь, поди. ■— Курю! -— Ну, так опричь Виринеи Миронихи тебе и остановиться негде. Ступай mmf, ад,дик! вези к Виринеи его. •— Востроглазый какой. — Черный, как жужелица и жак-будто екула дергается.