Сибирские огни, 1929, № 2

— Куда я пошла? Что я делаю? Устинья! Устинья Сергеевна! Иди скорее, ско­ рее,— кричала она, пробегая хило Ефима. Ефим посмотрел на приподнятую голову, быстро мелькавшие ноги и полуоогаутую фигуру невысокой, крепкой женщины, и ему показалось, что чуть припухший живот умалял красоту ее тела, что она, нагибаясь, прикрывала его. Он шел позади и, не отры­ вая взгляда, думал, что она не могла быть беременной, окрутившись неделю тому назад. Отчетливо представив себе ее взгляд, полный желаний чего-то сильного, нового и за­ хватывающего, он подумал, что предположения его могут быть и безошибочными: она, до­ вольная и забавляющаяся жизнью, как блестящей игрушкой, оступилась, сделав невер­ ный шаг, и теперь искала возвращения к бьгл(/му довольству, отвертывалась от мужа и засматривалась на других. Уверившись в этом, Ефим жалел не двоюродного брата, а ее, чужую и такую близкую; в ней кипела сила, вырываясь опьяняющей улыбкой, горя­ чим блеском глаз, уверенными движениями. — Во баба!— сорвалось с языка Ефима.— И досталась не человеку краля такая. Она в жизни волчком крутится, а он ртом мух ловит.— От углов рта его легли к носу черточки, а морщинка на лбу сделалась еще глубже.— А где же моя красавица? В теплых сенях встретили его Устинья и Дарья, жена старшего двоюродного б]ж- та Амоса. Дарья низко поклонилась и сказала тонким скрипучим голоском: — Здорово живешь, Ефим Гурьянович.— Его все величали но имени дяди, у ко­ торого он вырос.— С приходом вас... Устинья, как-то нерешительно взглянув в лицо мужа, повисла на шее его и завыли пронзительным голосом: — Да заждалася я тебя, соколика ясно-о-ого-о-о. Да семь-то го-о-дико-о-ов жила одна-а одинешенька-а-а, измаяла-ася-а да измучи.та- ася-а.— Она утирала слезы красным фартуком с желтыми петухами по подолу и, уткнувшись лбом в грудь, запричи­ тала еще пронзительнее и надоедливее. Ефим морщился и пятился к двери. Желтоватое, как спелая брюква, и корявое ли­ цо жены не привлекало, а светлые и редкие ресницы, окружающие большие рыбьи глаза, отталкивали. Смутное недовольство собою испытывал Ефим, глядя на ее огромную голо- ву, покрытую черным с белыми горошинами платком. Ему казалось, что в ней нет ничего привлекательного, а, наоборот, вея она— от толстых, покрытых синими вздувшимися жилами, ног до похожих на огромные булки грудей и чуть кривого носа— слеплена из плохо подогнанных и уродливых частей. И этой уродливостью Ефим оправдывал то, что, будучи на фронте, в плену, в Салаирской черни, месяцами не вспоминал о ней. Редкие, минутные воспоминания оставляли неприятный осадок. И теперь он удивлялся тому, как десять лет назад он, в первый вечер после брака, с горевнгам румянцем лицом подходил г. ней, когда остались они в большой горнице.» Не могло быть, чтобы он, Ефим, любил ее; такую женщину можно терпеть, но не любить. И почему тогда не воспротивился жела- нню Гурьяна? Но он, ведь, был молод,— думал о себе, как о ком-то другом,— и его, си­ роту, упрекали каждым куском хлеба, парой белья: восемнадцатилетнего сговорить было не тяжело. Если бы сейчас, так... J стнпья подняла на него заплаканные белые глаза, укоризненно покачала головой и уколола тихими, но острыми словами: — Не рад ты мне... как чужая стою...— Опять уткнулась лицом в грудь его и за­ голосила с новым приступом.— Да ра-азносча-астнаг-ая-а я го^о-о-ловушка-а... Причитанье расстраивало Ефима, приподняв ее голову, он отступил в сторону и •.аговорил грубо и отрывисто: — Довольно. Завизжала, как свинья под ножом. Людей смешишь. Надо радовать­ ся, а ты базлаешь. С ума спятила. — Ой-ой-ой. Я ведь от радости.— Устинья правой рукой подбирала выбившиеся из-под шашмуры1) светлые, как лен, волосы и смотрела в его глаза тем упрашивающим Шамшура— головной убор замужних кержачек.