Сибирские огни, 1929, № 2

— 9 тл, матушка, не германцы, а царь-батюшко, он виноват. Да тебя этот разго­ вор не касается, можешь помолчать. — Законной жены не касается, где это слыхано? Очень даже касается,— Устинья мотнула головой и стрельнула глазами, налившимися кровью. Два. дня после того утра «на молчала, даже косо не смотрела на мужа, показывая, что она сердится на него. Ду­ мала, что заговорит он, будет спрашивать, что не понравилось ей, и тогда-то она выска­ жет все наболевшее, передуманное, перетоптанное самой себе, но он оставался молча­ ливым и спокойным. Теперь представлялась возможность обрушиться на мужа и она ре­ шила воспользоваться ею.— Только -и знаешь, что: надо так, как ерманцы делают... К чужим бабам по ночам ездить тоже у ерманцев научился? Жена-то хуже той суки-то ли чо ли? А добрые люди узнают, чо скажут? — Ты говорить умеешь? Я думал, что ты язык проглотила,— Ефим повернулся ли­ цом к Меркуше. И то, что муж. не крикнул на нее и не оправдывался, а говорил насмехаясь, еще больше злило Устиныо и выбивало из памяти давно придуманные слова. Открыто-то ходить, видно, совестно же, так он ночью... с поля приехал, коня чуть не загнал. Устинью не слушали. Меркуша, подвинувшись к Ефиму, спрашивал: — Книжку про Ерманию-то не принес, дядя. Так бы и почитал. Мне глянутся гражданские книжки, а тятька агсалтырь читать заставляет, «Живые в помощи» да «Бл,'Ж'Чгы мужи» разные. Устинья спрыгнула с телеги и пошла рядом, думая, что сейчас муж остановит ло­ шадей и подойдет к ней. - - Постыдится людей-то: сам едет, а жена позади пешком идет,— шептала она.— Поругаю тогда, посрамлю. Пн оглянулся на нее, сплюнул на землю и стегнул лошадей ременными вожжами. Телега скатилась с последней горки и загрохотала по мосту. За ней черными облаками подымалась пыль. Увидев соседа, Никита Евдоксеевич бросил работу и вышел на дорожку. — Здравствуйте. Надо сказать 'вам... Ефим остановил лошадей, спрыгнул с телеги. — Десятник раз пять прибегал, опрашивал вас, говорит уполномоченный какой-то из города приехал и желает вас видеть. Хотели в поде посылать,— говорил старик.— • Завтра общее собрание созывают. — Спасибо, что сказал. Сейчас пойду. — Слушайте, у вас в деревне всегда так делается?— останавливая Ефима, зогово- рил старик возмущенным голосом.— Это же бесчеловечно, не говоря уже больше ни о чем. Поймав спрашивающий взгляд, Никита продолжал: — Уехали все, больную женщину оставили. День лежит одна и ночевать никто не приезжает. Пить подать некому. Она, какая бы грешная ни была— человек, а не скотина. Меркуша взял вожжи, и лошади, не дожидаясь понукания, пошли к воротам. — Распряги там, около крыши.— Ефим махнул рукой племяннику. — Бывают между мужем и женой неприятности, но в таких, случаях нельзя не прощать.— Старик, говорил строго и грозил кому-то пальцем.— В несчастье даже враг врага, бывает, жалеет, а она всем вам родная. Ефим хотел возразить, чтобы показать, что он не такой, как остальные, но Никита продолжал: — Говорил я вашей жене, а она мне и ответила: «Хорошо ей— дома лежит, а ма­ тушка, свекровка моя будто, покойная головушка, в поле родила: жала пшеничку серпом, ка живот пожаловалась, вышла на межу да тут и разродилась девчонкой. А эта целую педелю в поле даже не ездила, нежится при смирном-то муже». Мне и говорить больше 4 л. «Сибирские Огни»