Сибирские огни, 1929, № 2

семей костромских, курских и орловских, но и сейчас две трети села носили фамилии Боровиковых и Залеоовых. Люда остригли землю, вырубив окружающие леса, на десять верст отогнали чернь1) , когда-то начинавшуюся от самой Черновой, оголили жирный чернозем. Ботатая перегноем земля давала большие урожаи. Полновесное зерно все воз­ растающими потоками скатывалось в глубокую котловину. На хлебе быстро поднялась Черновая, превратившись в торговое и волостное село, невидимыми ниточками привязала к себе деревни нескольких волостей. Выделяя родное село из ряда деревень, Ефим не без гордости говаривал: — Вот у нас, в селе Черновом... ®от-так-вот! Теперь старая мерка была негодной, новой же не было у него, но и сейчас он пы­ тался сравнить родное сел» с ближайшими деревнями и селами и отыскать в нем что-ли­ бо новое, выделяющее. Он чувствовал, что Черновое лучше других «ел, потому' что он хотел видеть его таким. Но действительность разочаровывала: за две версты он разгля­ дел, что старая церковь стояла, как прежде. — Бапгку-то не отломили, язви их. Везде роговцы колокольни посламывали, а тут... х Одно то, что церковь осталась нетронутой, умаляло в его глазах достоинство села. Солнце быстро скатывалось за противоположную высокую гриву, ветерок стано­ вился острее. Ефим помахивал плеткой, поторапливая уставшую лошадь. Он думал о близкой встрече с родными. — Приеду, а там... дикого в живых нет,— шептал он и тотчас же поспешно за­ давал себе вопросы.— А что с ними могло случиться? Умерли? Сгорели? На новые места уехали?— Приподнявшись, не мигая, смотрел вперед до боли ® глазах. В последние три года не получил он из дома ни одного -письма. Ефим, никогда не вспоминавший о жене, рвался к ней. — Ну, оиа-то жива, конечно. Баба здоровая. Думы перекинулись на серые домики Чернового, на знакомых старых мужиков, лица которых еще не стерлись в памяти. Семь лет отделяли его от того дня, когда пе­ страя толпа с визгливыми причитаниями родных и унылыми проголосными песнями дру­ зей провожала его далеко за село. Дома, приподымаясь, казалось, ползли на него, улыбками окон приветствуя его возвращение. Рыжий, зачуяв отдых, побежал быстрее. II Ветер белыми клубками снега скатывался с высокого сугроба и врывался под на­ вес, где Гриша ссыпал в амбар муку. Черная шуба поседела; за пудовкой летел белый хвост муки, развеваемой ветром. Гурьян Архипович, остановившись возле воза, стукнул кулаком по передку. — Ты, халила2) , чо муку-то бусишь?— кричал он.— Не мог догадаться свет- ренной-то стороны палатку повесить. Гриша остановился у дверей aMoaipa, поставил пудовку на порог и повернул про­ долговатое, недоумевающее, лицо. — Чо ты сказал, тятя? — Иди, иди,— Гурьян Архипович стукнул костылем ч» сани и безнадежно махнул рукой.— Везде самому надо быть. Так ртом и смотрит. Повесил палатку на край навеса, низ ее придавил к сугробу поленьями, и его со­ гнутая, как буква г, опирающаяся на высокий костыль, фигура снова встала возле воза. — Отрубь-то хрушка. Худо смолол. J) Чернь—тайга. 2) Халипа—невнимательный, ротозей.