Сибирские огни, 1929, № 2

вы, покрытой черными заплатами вспаханных полос и. кое-где украшенной зелеными кружежами молодого березняка. Проходя через полосы, засматривался на глубокие бо­ розды, восхищаясь толстым слоем хорошего чернозема, шагал широко и тяжело, будто ногами прощупывая мягкость разбороненной земли. — Немецкие бы машины запустить здесь,— говорил он громко и вскидывая го­ лову, бросал слова на ветер, казалось для того, чтобы нес он их вдаль, перезванивал для других.— Тут можно пахать от мыса,— показал рукой на то место, где Дальняя грива круто опускалась к реке, отделяющей поля от черни,— и до самого конца гривы. Враз бы вывернули бархатную шубу ’земли. Надо только березки на межах выкорчевать. Он проникся таким стремлением к осуществлению своего желания, что на сле­ дующий же день, отпустив лошадей к корму, с непонятной ожесточенностью взялся за раскорчевку маленького березового колка на меже. Вывернул десяток деревьев, не чув­ ствуя усталости и крупных капель пота, густо выступивших на лице. Не слышал, как от остожья подошел Гриша. Он остановился около брата и кашлянул. Ефим слышал его кашель, но не оторвался от работы: подрубил корни, обнимая березку руками и ногами, поднялся на высоту двух сажен и, повиснув, гнул- дерeso к земле. Корни хрустнули, ноги Ефима коснулись земли, а вывернутая береза упала рядом. Пот со лба утер рука­ вом рубахи, как делал это когда-то Гурьян, бросил на брата спрашивающий взгляд. — Пошто корчуешь?— спрашивая, Гриша хмурился и старался показать, что братова затея ему не нравится.— Снег задерживает, ветер... Лезешь, куда не надо. Не твой он, лес-то. Ефим улыбнулся одними губами я вызывающе ответил брату: — А я, слушай, не Агриппина Федоровна: ответ дам посильнее. Так могу нако­ стылять, что и своих не узнаешь. — Отец-то вон сколь годов растил лесок этот, прутвчка срубить не давал, а ты... — Отцу он нужен, а мне мешает— только и всего. — А я говорю: не тронь,— сердился Гриша. — Страшно очень, боязно.— Ефим хохотал.— Иди туда, откуда пришел, не ме­ шай.— Он подошел к брату, повернул его и легонько толкнул в шею. Гриша, споткнув­ шись, быстро повернулся и, пригнув голову, кинулся на брата, как кидаются гуси на ребятишек, но тотчас же откатился назад. Уходя, он часто оглядывался, ворчал что-то и из-под локтя левой руки грозил кулаком. И снова захрустели корни, повалились березы... Вечером у одного стана разведали два костра. Варили на ужин нечищенную кар­ тошку: Ефим сидел на сосновом пне, привезенном для растопки, смотрел в темнеющую даль. Кругом вспыхивали огоньки, плясали по черной земле. У каждого остожья— по огоньку. Дальние видны плохо, они мерцали краюными звездочками. Казалось, что ле­ жал у ног широкий пояс из черного бархата, усыпанный Мелкими и крупными руби­ нами. Трава зашелестела. Послышались шаги. Ефим встал. — Филимон что ли? — Я-а,— послышался тоненький, похожий на женский, голосок. К костру подкатился маленький и толстый, как комлистый обрубок старо ц бере­ зы, мужичок с черными, как угли, глазашГи редкой черненькой бороденкой. Выдаю­ щиеся скулы, узковатые глаза и смуглое лицо выдавали его за азиата. Хотя Филимонко и считал себя чистокровным русским, но было очевидно, что в его теле много тюрк­ ской крови. Никто не знал его прошлого,— пришел он в село уже взрослым,— но это не мешало бабам рассказывать побывальщинки о семействе, в котором один ребе­ нок родился похожим на мать, а второй— яа отца. Одни причисляли отца Филимонка к русским, другие— к алтайцам. Последнее многим казалось оскорбительным для чести 1'>секой женщины, как 'Считали в Черновом, и они начинали возражать, говоря, что Р?сская женщина не пойдет за алтайца, и разговор почти всегда на этом заканчивался. Филимонко не помнил своих родителей и даже не знал их имен.