Сибирские огни, 1929, № 2

Ефим опустил сына и навалился на стену; хотя он и слышал вопросы мальчика, но не хотел на mix отвечать. Неподвижность навалилась на него, казалось, напрягай сейчас всю силу, чтобы пошевелить хотя бы пальчиком, но палец останется в таком же положении. Так сидел бы неделями, не двигаясь и не думая ни о чем. Тело чувствова­ ло приятную легкость от полнейшей бездеятельности. Это состояние сменилось давя­ щей скукой, она, казалось, холодной жабой выползла из неясности и легла на сердце. Ефим не мог сидеть на одном месте, ходил от стены ж, стене, садился, «ставал и снова ходил. Казалось, стены приближались к нему, чтобы раздавить его; в комнате становилось душно. Непонятное влечение пойти куда-то из дома пронизало все частицы тела. Сейма* знал только одно, что не. может находиться а комнате. Схватив шапку и полушубок, бросился к двери. — Тятька. Ты куда?— Тимша бежал за ним до порога. Во дворе Ефим остановился и, недоумевая, посмотрел на ■бледно-голубое, как выцветший сатин, небо. — Куда? Зачем? Не знал. Чувствовал только, что не итти нельзя, ибо там, впереди, что-то важ­ ное и там он должен быть обязательно. И, все еще не отдавая себе отчета в своих по­ ступках, шагнул по дорожке к старому дому, торопясь и часто оглядываясь по сторонам. В сенях он остановился на одну секунду. — Где она? Что окажу, если встречу не ее? Не ответив и не подобрав слов, дернул за скобу и вошел в теплые сени. От две­ рей, что налево, отскочила Агриппина, стыдливо покраснев; прятала под платок вы­ бившуюся прядь волос, часто покусывала нижнюю губу, и Ефим знал, что она чем-то глубоко расстроена. Показала Ефиму головой на противоположную дверь, а сама, одернув платье, ушла в ту дверь, у которой только-что стояла. Ефим вошел в пустую горницу м, остановившись возле не плотно прикрытой двери, слушал. В избе ахнули бабы, закашляли и замолчали. Сердитые слова, брошен­ ные Агриппиной, прогремели угрожающе: — Вы у ног моих стояли? А? Я вам, старым сплетницам, -все седые космы вы­ деру. Нлп: свекровка б...., так и снохе не верят? На короткое время в доме установилась тишина. Старухи и бабы-соседки, сидев­ шие в избе, молчали. Голос Агриппины был ясно едьщеш, и Ефим закрыл дверь, уве­ рившись в том, что в комнате, кроме пего, никого нет. — Хоть бы и родила суразенка1) , вам до меня дела нет. Какая-то баба, посмеиваясь, сказала: — Правда глаза-то колет, видно? Живешь тринадцашу неделю, а брюхо вон како. — Ну, суразенок. Легче вам оттого, что узнаете? Агриппина гордо выпрямилась, как бы заявляя, что она не боится, если и все ;ело будет говорить о ней, собирающейся родить суразенка, что она выше этих баб, перемывающих ее косточки; хлопнув дверью, прошла в горницу, села рядом с кроватью и облокотилась на подушки. — Собрались и сидят высчитывают, сколькую неделю я живу за Гришкой. Брю­ хо, говорят, четырехшесячное.— Это было сказано тихо, точно в горнице не было ни­ кого, и она рассказывала это себе. Ефим удивился тому спокойствию, с которым вошла она и говорила сейчас. А правда это? — Он краснел и говорил почти шопотом, сознавая, что после первой встречи и до настоящей минуты не замечал ее неестественно-большого живота, который она уне,1о прикрывала стройным телом и красотой. ') Суразенок—незаконнорожденный.