Сибирские огни, 1929, № 2

— О земных делах заботился, а не о тамошних.— Шдьтал руку, показывая на потолок.— В геоту огненную ввергнут (меня грешного. Он кланялся до пола и шептал ■уныло и сдавленно: — Прости ты меня, господь многомилостивый. Брошу все. В моленну уйду.— На сухие пальцы его падали горячие слезины. Заснув перед рассветом, он не встал и к обеду. Дарья четыре раза заходила в гор­ ницу, чтобы разбудить его. Она никогда не видела его спящим утром, когда 'рассвет про­ бивается в окна. Одно это пугало ее, и она думала, что со свекром случилось что-то не­ ладное, но, увидев его светлое и веселое лицо, тихую улыбку на губах, она уходила, не обмолвившись ни одним словом. — Сны хорошие видит. Может' с ангелом-хранитсдем беседует он, а я тут скри­ плю хожу. С посте™ вскочил он, как укушенный, когда в доме никого не было, ищущим взглядом пробежал по комнате, задерживаясь на углах. — Здесь. Вот на этом месте. Нет, вот на этом. Сложил руки на груда и хлопнул ладошами, выражая свою покорность и восхи­ щение перед тем, кем любовался минуту тому назад. — Голосок-то так и течет, ровно-ровно. А сладкий-то какой, как мед,— говорил он и тотчас же спрашивал себя.— Знамение это? Последний годок живу на белом свете? Он хорошо помнил подпись под картиной с изображением птицы, которую сейчас только видел, угловатые церковно-славянские буквы оставили в памяти глубокий след: «...Егдаже в пении глас испускает, тогда и сама себя не ощущает. А кто поблизости ее будет, тот все в мире сем позабудет, тогда ум от него отходит и душа его из тела уходит». — Это, однако, про Адконоста-птицу написано? Забыл совсем. Дай бог памяти. Истинно: про Алконоста.— Не опускал глаз с угла.— А я, однако, Сирина видел? И так асе ясно пронеслись в памяти слова, радующие 'переселением в бессмертие, в которое непоколебимо верил старис, и пугающие неизбежностью покинуть жизнь, ко­ торая была и ненавистна и мила: «Птица райская, зовомая Сирин, глас ее пения силен, на востосе в едемском раю прибывает и неустанно песни красны воспевает, праведным будущую радость возвещает. Временами влетает и на землю к нам и сладкие песни поет. Человок, во плоти живя, не может слышати гласа ее. Аще кому Слышати случится—таковой от жития сего отлучится, понеже тамо она не пребывает, а он, во след ее теча, пад умирает». — Сирин, Сирин,— шептал старик, потирая ладонью похолодевший лоб. Ужас пробежал по его телу, рассыпаясь дрожью. Торопливо махал крестом, кла­ нялся низко: — Господи, спаси и помилуй, проста прегрешения многая. С тех пор задумчивее стал. Голову носил еще «иже, будто сон этот взвалил на пле­ чи его еще один камень; от разговоров хозяйственных отмахивался: — Делайте сами, как знаете. Редко выходил из горницы к родным, оставаясь на молитве. Достал из ящичка, в котором хранил деньги, кленовую ложку с двуперстых крестом на конце. — Пасха-то далеко илппо, тятя,— кивком головы показывая на ложку, говорил Аиос. Старик стал молчаливым. Не отвечал сыну, продолжая «творить исусову молитву», точно не слышал слов его. Только с Дарьей— любимой снохой— разговорился как-то. — Последние неделыш доживаю, Дарьюшка. — Что ты говоришь, тятенька? Не пугай нас. — Сорокоуст-то справьте по мне. Ребята* скажи, вот. мол, перед смертью говорил...