Сибирские огни, 1929, № 2

«шарахнуться», «ошарашить» и по связи с предыдущим и последующим, понято именно в том своеобразном и потому ценном значении, которое придают ему си­ биряки. Образ «шарашащегося» у костра Ипполита (может быть, его звали и не так) не забылся и до сих пор. Это приводит на мысль два положения, из которых одно уже высказано, а второе всегда должно подразумеваться в такого рода рассуждениях. Первое со­ стоит в том, что слово и словесный образ становятся поэтически ценными тогда, когда они образуют некое поэтическое целое. Если они не содействуют созданию такого целого цена им невелика; если они препятствуют этому созданию потому ли, что они непонятны, или потому, что привлекают к себе чрезмерное внимание, их приходится оценивать отрицательно. С другой стороны, сложное поэтическое целое может быть создано и без новшеств в области языка, без подчеркнутой словесной изобразительности, и это не помешает целому производить впечатление свежести и новизны. Как пример, можно указать «Спасение Печонкина» Вивиана Итина («Сиб. Огни», 28 г., № 6 ). По своему построению эта вещь своеобразна, нарушает обычные формы «рассказа» и «повести», но написана она очень простым, местами даже подчеркнуто деловым языком. Другое положение состоит в том, что поэзия — явление социальное, один из видов идеологии, своеобразное орудие познания и организации жизни. Она не самоцель, не искусство для искусства; тем более не самоцель те средства, которыми она пользуется. Она в первую голову обращается к чьему-то пониманию, и без этого понимания она бессмысленна. Это не значит, что каждое поэтическое про­ изведение должно и может быть понятно всякому читателю и слушателю, но это значит, что оно должно быть понятно кому-то и кроме автора*). В 1914 г. вышла книжка поэта К. Большакова**) (повидимому, здравствующего и пишущего и сей­ час); в ней были такие стихи; Эсмерами вердами труверит весна Лисился полей элилой алиелит Визизами визами снует тишина Поцелуясь в тишенныя вереллоэ трели. Эти строчки можно будет признать поэзией только тогда, когда их поймет кто-нибудь, кроме их сочинителя. Это, конечно, старина. Но много ли разнится вот это: За поемами Улыбыша Кружат облачные вентери. ' Закурилася ковыльнища Подкопытною танагою. Ой, не зымь лузга-заманница Запортила переточины — Подымались злы татаровья На Зарайскую сторонушку. (Есенин «Песнь о Евпатии Коловрате». Соч. т. II). Это произведения писателей, которые главное значение придавали именно форме, слову по преимуществу. То, что выражается этим словом, для них несуще­ ственно. Но преувеличенное внимание к детали, стремление придать наибольшую изобразительность отдельным речениям, встречается в наши времена очень часто, и, благодаря этому, целое нередко ускользает из вида. Что касается новых графических форм, то выше уже отмечено, какое зна­ чение имеет знак препинания вообще и новый знак, введенный в широкое употре­ бление новыми поэтами (разрыв привычной стиховой строчки) — в частности. Проф. Пешковский, давший такое определение новому приему (а другого, пожа­ луй, и не придумаешь), с добродушной иронией советует не забывать и о других ) В наше время любят ссылаться на рабочего читателя. Это вот понятно и интересно для рабочего, значит—'хорошо. Это непонятно, стало быть плохо. Такого козыря ничем не покроешь. А между тем ведь «стандартизированного» рабочего читателя нет, это во-первых, А во-вторых, если бы он и был, за что же осуждать его на застой? Нужно помнить, что читатель этот все время растет и развивается, и хвалить только то, что ему понятно и нравится сейчас, значит хвалить произве­ дения которые он уже перерастет. ) «Сердце в перчатке». К-во «Мезонин поэзии». 1913 г.