Сибирские огни, 1929, № 2

высказываются крестьяне о новой художественной литературе*). Явления языка, как видно, привлекают внимание крестьянского читателя, может быть, не менее, чем содержание литературного произведения. Есть даже такие тонкие замечания: «У Под’ячева проголосный язык, а этот (Пушкарев) — рубит». Но эти же самые крестьяне понимают и высоко ценят простоту и одновременно яркую образность языка, напр., Лермонтова. Это значит, думается, что человек, любящий и ценящий старое, не отступит перед новым потому только, что оно новое и непривычное. Это особенно справедливо в наше время. Создание новых слов и оборотов— явле­ ние типичное не только для современной поэзии. Научно-деловая и даже обыденная речь нашего времени постоянно вводят в свой оборот новые слова, целые кучи новых слов даже там, где они явно излишни и мешают, и все к этому привыкли. Поэзия же в постоянном обновлении языка нуждается по своей природе, как это выяснено выше. Однако, не всякое новшество несет с собой обновление. Словесный образ ветшает, выветривается, перестает действовать потому ли, что он слишком при­ мелькался («вы прекрасны, точно роза») или потому, что он основан на впечатле­ ниях, чуждых и незнакомых новому читателю. Напр., закат «апельсинный и вин­ ный» вряд ли что скажет большинству современных любителей поэзии**). Новый словесный образ, конечно, должен быть свеж и незатаскан, но он также должен что-то говорить читателю, иными словами, должен быть правдоподобен. «Апель­ синный и винный закат» — образ не надоевший, но понятный только знатоку вин и апельсинов. Твердого, непререкаемого критерия положительной ценности нового словесного образа, может быть, строго формулировать и нельзя, но мы почти всегда можем сказать, что данный образ неудачен вот потому-то. У арестанта прыгала щека, И лысины заиндевела гладь. (А. Кучковский, «Баллада о Бим-Бом», «С. О.», 28. № 2). Чтобы совершенно лишенная волос кожная поверхность (а именно такова гладкая лысина) у живого человека покрылась инеем — что-то трудно поверить. Нельзя понять этого и в переносном смысле, напр., в смысле внезапного посе­ дения***). Образ должен быть именно образом. В этом оправдание новшества, как бы ни было оно неожиданно. Малиновый луч на лохматых плечах От холода звонок и весел, А утренний месяц в дороге зачах И сыпятся звезды, как пепел. (И. Мухачев, «На горном пути». «С. О.», 28 г., № 4). «Звонкий малиновый луч» — это не совсем обычно, но основано на есте­ ственной способности сближать звуковые и слуховые впечатления («малиновый звон»). Заиндевевшая же лысина ровным счетом ничего не значит (как, впрочем, и «дрогнувшая в сердце последняя тропа»). Это же, примерно, можно сказать о новых словах. Совсем новые, «свои» слова, писатель употребляет очень редко; большею частью под этим именем при­ ходится понимать образования от старых корней по обычным законам языка — и провинциализмы. Провинциализм часто освежает речь, давая выразительное слово, вместо обесцвеченного литературного. Лет за десять до того, как автор этой ра­ боты попал в Сибирь и получил возможность слышать «сибирские слова» от жи­ вых людей, ему довелось прочесть один рассказ Мамина-Сибиряка. Ночь в поле. Костер. Все легли спать, а «Ипполит долго еще шарашился у костра». Слово было воспринято, как совершнено новое, незнакомое, но понятно по сходству с словами *) «Сиб. Огни», 28 г., № 1 и 5. Записи А. Топорова дают очень интересный материал, ценный в двух отношениях. Во-первых, они открывают нам «критическое лицо» деревни, дают понятие о ее литературных вкусах и интересах. Во-вторых, теоретик литературы найдет в них ряд беспристрастных, не подсказанных никакими школьными сведениями, показаний о действии художественного слова, о природе поэтического образа и т. д. **) Такой закат есть у А. Белого («Золото в лазури»), ***) Здесь «переносный смысл» психологического значения: заиндевела от страха, сравнить — «мороз прошел по коже». (Прим. ред.)-