Сибирские огни, 1929, № 2

предмета, а указанием на один его признак, очевидно, казавшийся когда-то наи­ более характерным, при чем признак этот наглядный, конкретный: под-уш(х)-ка, то, что под ухом. Но именно этого значения мы никогда не имеем в виду. Тот, кто сидит на подушке автомобиля, нисколько не думает, что он употребляет ее не по назначению, так как она не под тем, под чем ей полагается быть; тем более это, конечно, относится к подушкам под осями экипажа. «Щелкопер» тот, кто щел­ кает пером, т.-е, писатель или переписчик, при том не современный, потому что теперь перьями не пишут. Так именно понимает это слово гоголевский городни­ чий: «найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит». В данном слу­ чае щелкопером оказался Гоголь. Теперь это слово не вызывает мысли ни о пере, ни о щелканье, а назвать Гоголя щелкопером даже неловко. Вот для примера не­ сколько слов, первоначальное значение которых не трудно обнаружить; к некото­ рым прибавлены однокоренные слова, показывающие, как удаляется современное значение от первоначального, и как легко о последнем забыть. 1 . На-след-ник (на­ ступающий или становящийся на след; кто при этом думает о следах?). 2. Навле­ кать— облако— сволочь— привлекательный— развлечение-—волочить. 3. Неделя— без­ делье. 4. Млечный путь—молоко. 5. Прачка— напор. 6 . Мельница— мышь. 7. Пле­ тень— сплетня— плести. 8 . Мгновение— мигать. 9. Выстрел— стрела. 10. Сосед— си­ деть. 1 1 . Опешить— пеший. 1 2 . Ошеломить— шлем. 13. Представление— ставить пе­ ред. 14. Неприятный— неприемлемый— понятный— об’ятие— внимание. И т. д., и т. д. Если вдуматься в каждое из приведенных слов, то мы увидим, что ими обо­ значена какая-нибудь одна характерная, конкретная черта предмета. Каждое из них вызывает (вернее, вызывало) какое-либо зрительное, слуховое, вкусовое (огорче­ ние), мускульное и т. п. представление, образ. Очевидно («видимо глазами») и то, что в настоящем своем употреблении они этих образов не вызывают, не должны и в большинстве случаев уже не могут вызывать. Рубль, например, у нас бумаж­ ны^ и ни от чего не отрублен; современного члена коллегии защитников трудно н смешно вообразить со щитом, как Ермака. Эти слова обобщены, отвлечены рт своего первоначального значения,— отвлеченны. Процесс этого отвлечения в кратком и упрощенном виде можно представить так. Имя, данное действию или предмету, обозначает одно из его качеств, почему- либо бросившееся в глаза. Лось— «сохатый», рога у него, как соха. На практике же этим словом обозначается не признак только, но и весь предмет (весь лось) и целый класс предметов (все лоси); поэтому лось и без рогов остается сохатым. Можно и человека прозвать сохатым, но уж, конечно, не за- рога (у Малашкина— «В мире отверженных»— один арестант носит такое прозвище). Наглядность слова постепенно стирается. В конце-концов, она и вовсе исчезает, так как то же слово может быть применено к другому предмету и классу предметов, похожему на первый по какому-либо иному признаку, а не по тому, который отмечен названием. Дальше, оно становится уже совсем отвлеченны»*. «Опешить»— остаться без лоша­ ди; очевидно, это говорилось про того, кому нужно было, естественно было си­ деть на коне, про воина что ли. Этим же словом обозначалось и то состояние вне­ запного недоумения, растерянности может охватить всякого, то к нему применили это же слово: опешить оказался в состоянии и пеший человек, даже такой, кото­ рый и на лошадь никогда не садился. То же и в других случаях. «Ошеломить»— ударить по шлему; «навлекать» на себя можно, собственно, одеяло, но именно одеял никто не навлекает. Стоит вдуматься в значение таких выразительных и неж­ ных слов, как «любовник», «любовница» и сравнить его с тем, какое им придается теперь. Вся почти речь состоит из таких выветрившихся, мертвых и полумертвых по отношению к своему первоначальному значению словесных образов. В словах лю- оой фразы можно вскрыть это первоначальное значение, и тогда она приобретет неожиданный и странный смысл. Основной признак поэзии, как выше указано, образность. Каждое почти сло­ во— в этом не трудно убедиться— образ. Таким образом, сам язык поэтичен и в силу этого представляет прекрасный материал для поэтического творчества. Суще­ ствует даже такой взгляд, что и сама-то поэзия и проза не что иное, как явления языка. «Язык не есть только материал поэзии, как мрамор— ваяния, но и сама по­ эзия»*). Но слово, будучи по началу образным, поэтичным, неизбежно должно эту ооразность утрачивать. Этот процесс намечен выше. Утрачивая свою образность, слово превращается в условный знак понятия, пригодный уже не для поэзии, а для ") Потебня. Мысль и язык. X. Обо всем вышеуказанном интересно говорит­ ся у М. Мюллера— «Наука о мысли».