Сибирские огни, 1929, № 2

В таких читательских мыслях доля правды, конечно, имеется. Трудности и странности в языке новой русской литературы есть. Неуменья или, во всяком слу­ чае, небрежности тоже не приходится отрицать. Если человек называет щеколду щиколоткой или утверждает, что кто-то вертел «задом кадушки», то вряд ли в этом проявляется словесное мастерство1). Раздирание стихотворной строки на кусочки не всегда кажется нужным. Правда и то, что в ценности Некоторых образов (хотя бы в ржущей дороге или звенящей голове) позволительно усумниться. Для словесных куроедов, конечно, достаточно «литературных ларьков», так как они, в конце-концов, все-таки исключения, притом они попадались и у клас­ сиков. Но неожиданность и странность словесных образов и, стало быть, трудность языка, своеобразие и новизна графики, а отсюда непривычный, затрудняющий при чтении вид стихотворения (не только стихотворения)— в новой литературе явле­ ние «массовое». И если раньше указано на недовольство массового читателя эти­ ми явлениями, то тот же массовый читатель дает и противоположные отзывы. О «Цементе», напр , одна ленинградская металлистка-комсомолка говорит так: «Слог очень легок, читать легко и неутомительно». А другой ленинградский метал­ лист называет язык романа «простым и чеканным»2). Несомненно, есть не мало читателей, для которых Маяковский проще и понятнее Пушкина. А это указывает, что мы имеем дело не с рядом случайных, анекдотических явлений, а с закономер­ ным процессом. Стало быть, мы имеем основание задуматься об особенностях язы­ ка поэтических произведений, о тех своеобразных целях, которые он преследует и, значит, о тех мерках, с которыми к нему следует подходить. Тогда будет ясно и то, какой смысл имеют и, так называемые, «выверты и ухищрения» современных писателей и как к ним надо относиться. II. В обыденной жизни мы часто отличаем разговорную речь от книжной, го­ ворим о разнице между языком поэтическим и научно-прозаическим. Так ли это? Существует ли какой-то особый «поэтический язык»? Мы знаем, что язык неоднороден. Эту неоднородность можно проследить по двум направлениям. Во-первых, можно наблюдать особенности языка различных слоев общества. Крестьяне, рабочие разных специальностей, интеллигенты различ­ ных сортов говорят, конечно, на одном и том же русском языке, но у каждого из этих слоев есть свои слова и выражения, которых не употребляет, а иногда и не понимает другой. Например, слово «фуговать», употребляемое деревообделочни­ ками и в прямом, и в переносном значении, ненужно, а, может быть и непонятно, положим, для «пишбарышни». Такие выражения, как «выбрать шпунт», «отобрать четверть», и т. п., употребительны только в некоторых, вполне определенных кругах. Во-вторых, существуют местные особенности, слова и выражения, свойствен­ ные населению одной территории и не встречаемые в других местах. «Лопоть», «сапелить», «гузать», «ланской год», «долей-ка лагун-от, опружь хоть кадку»3)— для одних это обыденные слова и обороты, другие для понимания их нуждаются в словаре*). Эти два направления могут пересекаться: крестьяне какой-нибудь местно­ сти, отличаясь по своему говору от других групп населения, отличаются часто в этом отношении от крестьян соседней губернии. Можно составить словари различных местных и профессиональных говоров. Они во многом будут совпадать друг с другом, но будут и отличаться один от другого подбором своеобразных (пусть и немногочисленных), присущих каждому в отдельности слов и их значений. Можно ли это сказать о «поэтическом» языке? Существуют ли такие слова и выражения, которые допустимы в разговоре или научной книге, но не годятся для поэтического произведения? И наоборот— нет ли таких, которые являются ис­ ключительной принадлежностью поэтической речи и совершенно неприемлемы для научной прозы и разговора? Вряд ли можно указать что-либо подобное. Любое слово и выражение раз­ говорной речи можно встретить в поэтическом произведении— и обратно. То же ’ ) См. статью М. Горького в № 11 «ЧиП’а» за 1928 г. ) «На лит. посту» № 4, 1927 г. 4 ^ | Л‘ ^ агеР «Попадья». Рассказ. «Звезда», 28 г., № 12. 4) Вс. Иванов, писалось где-то, собрал до 5.000 сибирских слов и еще не все использовал.