Сибирские огни, 1929, № 2

Старик не 'соглашался и, отмахиваясь от назойливых приставаний жены, гово­ рил громко: — Я ж нему первым не пойду. Он не хочет шапки передо мной ломать, а я бы к нему в дом пошел. Благодарю покорно. Не. дождав зятя и не -сговорив старика, Лукерья Осиповна пошла одна, чтобы увидеть Ефима и укорить его. Но она пришла в такое время, когда зятя не было дома: Ефим ушел ранним утром, сказав, что ему нужно в сельревком. Устинья сидела в углу и утирала красные, воспаленные веки глаз уголками платка, которым повязана голова. — Хороший-то зять заставляет ходить за ним, себя показать не хочет.— Вор­ чала, входя в комнату. Заметив слезы на изрытых оспой щеках дочери, она останови­ лась, не помолившись и не поздоровавшись. — Ты чо, девка? Плачешь? Надо радоваться да бога славить, а ты гневишь слезами. Встрепенувшись от слов матери, Устинья встала и закинула на спину мокрые уголки платка. — Мама пришла. Милости просим. Садись на лавку. Старуха села рядом с дочерью, поглядела на ее желтоватое лицо и покачала головой, глубоко вздохнув. Устинья долго и умоляюще смотрела на сморщенное, как кожа сушеного яблока, лицо матери, ожидая ее 'сочувствия; упала на грудь ее и, об­ няв, зарыдала: — Да разнесчастна-ая-а-я головушка... Ждала мужа любимого, а дождалася ворога постылого. Мамонька ты моя ро-о-одима-а^ая-а. Лукерья трясущейся рукой хлопала по спине дочери и часто мигала. — Не, плачь, Устинька... Перемелется— мука будет. На бога надейся, он, мно­ гомилостивый, не оставит. — Да как же мне не плакать-то? Он, как басурман...— Подняла голову с груди матери и укоризненно «посмотрела в пустые глаза, слова, подкрепляла постукиванием ладони по груди ее...— Бота материт, табак курит. — Да што ты говоришь? Неужели правда? Господа исусе, спаси и поми­ луй.— Лукерья отодвинулась от дочери, через плечо посмотрела на иконы и торопливо перекрестилась. Утешая дочь, она снова подвинулась к ней. Не горюн: оботрется, обшоркается. Это он с диких-то глаз так, а поживет дома, поглядит на добрых людей и образумится. — Нет, не образумится. Он такой: упрется, как бык, и не «воротишь. — Своротят... бог да добры люди. Посмотри вон на Сидора Карповича, пришел с войны,— в позапрошлом году, помнится, пришел он?— говорил, что земля круглая, а теперь— мужик мужиком. Все, в голове его стало на прежнее место. В моленну раза три приходил уж, гляди, дак скоро к аналою станет. В крещенье пришел это, стал на одно место и не сошел с него, пока служба не кончилась. Бог да добры люди помогли. — Не такой мой-то.— Устинья терла глаза кулаками.— Сидор— железный, а Ефим— стальной: не согнешь его. — Ну, сказала тоже.— Лукерья говорила, сложив губы трубочкой.— Вот уви­ дишь еще какой мужик-от будет. Ты только бога моли. Устинья молчала. — Где он сейчас? Я повидать пришла, В поле уехал? — В деревню ушел. Ничо не- робит. Утром уйдет и до вечера нет его. Таскают где-то черти. Тятенька отделять хочет, а он... Устинья оборвала разговор: по наличине окна стучали палкой. — Иду, сейчас иду.— Крикнула она, направляясь в угол, где висела ее жел­ тая шуба.