Сибирские огни, 1929, № 2

— В пять молотил жарят. Старичонко сам хлещет.— Ефим был уверен, что самый тяжелый удар принадлежал Гурьяну,— А в сень еще лучше. Нехорошо в три мо­ лотила: как хромая лошадь рысью бежит. С любовыо выстукиваемую лесенку разрывал удар топора и треск разваливаю­ щихся поленьев. От ворот были видны только ноги женщины да руки, опускающие то­ пор на полено, но но той силе и торопливости, которые были заключены в ударах, и по крепкой постановке ног Ефим знал, что под навесом— Агриппина, и, взглянув в пустой двор, повернул туда. Топор втыкался в сухое дерево, высоко взлетал, подымая поленья, и обухом ударялся о березовый обрубок: в стороны летели тонкие полешки. Ефиму нравились эти по-мужицки сильные движения, и он, крадучи приблизившись к Агриппине, по­ хлопал ее по спине. Она, как и тогда, не испугалась, а бросила топор и повернула смеющее^, полыхающее румянцем и налитое здоровьем лицо. Длинные и густые ресницы опустились, и синие глаза покрылись легкой тенью, сдерживающей огненные брызги, которой были наполнены они, манящие глубиной августовской ночи. Лицо ее теперь казалось белее и красивее, чем при первой встрече. Как у большинства му­ жественных женщин, на верхней губе ее, только пробивающиеся, густые и короткие усики были покрыты сейчас белым налетом журжака. Продолжительный взгляд прищуренных глаз, направленных на него, выдавал думы и желания женщины: — Хорошо я колю?— спрашивал этот взгляд и добавила:— Вот я какая. Ты не видел меня еще во всей моей красоте. Смотри и любуйся. — Первую такую бабу вижу,— стараясь казаться равнодушным, говорил Ефим.— Так дрова колют только мужики. — Баб нынче, я слышала, нет— все женщинами стали, а потом,— я не хуже мужика.— Опустила руки на бедра и слегка покачнулась вперед.— Говорят: женщины равноправны, ну и— ясно!— должны делать все. Постукивание цепов прекратилось, но Ефим не заметил этого: он слышал только ее беззаботный голос. — Раз хочу я быть равноправной, то и работать должна наравне с мужиками. Равноправие во всем должно быть, я так думаю.— Говоря это, она без конца улыбалась, будто этой довольной улыбкой пользовалась она для удостове1>ения искренности ска­ занного.— А то есть такие: «я— равноправна», а сама руки замочить боится. Тьфу!— Агриппина согнула кисти рук, приложив их к груди так, что будто с пальцев капала вода, и брезгливо содрогнулась.— Не люблю я таких. Это понравилось Ефиму, и он снова похлопал Агриппину по спине. Ниточка разговора ускользнула. Агриппина замолчала неожиданно. Ефим по- прежнему молча смотрел в ее глава. Оба чувствовали, что это нехорошо, что границы простой заинтересованности оказались давно пройденными. Она, стыдливо опустив гла­ за, закашляла, а Ефим, наклонившись, схватил топор, размахнувшись, опустил его на полено, и оно разлетелось на две половинки. Агриппина собирала дрова. — Вечером в баню пойдешь: для тебя топлю. Молотить не умею, так меня заста­ вили баню топить. Второй овин уже молотят,— говорила она. Ефим бросил топор к поленнице и выпрямился, когда Агриппина собиралась уходить. — Слушан, Агриппина... Как тебя по батюшке-то? — Федоровной раныпе-то величали. — Агриппина Федоровна... Откуда ты взялась? Как за Гришку-то попала? — Из Калиновки я. А больше не скажу: много сразу узнаешь— состаришься,— кивнула головой и, не оглядываясь, пошла к пригону, за которым стояла баня. — Ну и баба!— Ефим мотнул головой назад и щелкнул языком. Он решил тот­ час же уйти из-под навеса, но навстречу ему из-за поленниц вышел Гурьян.