Сибирские огни, 1929, № 2

— С ума сходят люди: родить надо, а они ерунду разную выдумывают, строют. Тьфу! Жили же раньше без всего этого.—-Он махал левой рукой около носа, точно к нему подлетала рассерженная пчела.^Бе-са тешат. Много нововведений и усовершенствований появилось за долгую жизнь Гурьяна. Докатались они и до Черновой. Но все считал старик поганым, говоря, что •сделано это но навождению дьявольскому. — Бог дал человеку ум, чтобы грехи замаливать, да господа славословить, а не выдумывать разные стремслюдины. Лентяй народ пошел,— машины надо всем, а господь трудящихся любит.— Об’яенял он поступки свои. Принял он только австрийскую литовку, заменившую косу-горбушу. Горб на­ всегда остался свидетельством его сопротивления новшествам. Больше двадцати лет тому назад, когда в селе строил купец Расторгуев маслодельный завод, лето стояло засушливое, хлеба выгорели. Заговорили в деревне, что мастер тучи, якобы мешающие выработке масла, отворачивает. Мастера избили, посуду поломали, завод раскатали по бревнышку. Верхним бревном придавило Гурьяна. Пять недель пролежал в- постели, встал с горбом. С тех пор ненависть к машинам утроилась у старика. Не мог равнодушно смотреть на маленький механизм, имеющий наглость настой­ чиво почакивать, как бы за живого себя выдавая. Не окончив молитвы, снял кафтан я поспешно вышел из горницы. V Устинья, подвигаясь все ближе к мужу, обнимала его и мокрыми губами цело­ вала в щеку. Руки ее дрожали; дрожь скатывалась на грудь. Приподымала голову и доссерженно шептала: — Все. еще не спят. Пережив волнующие минуты первой ночи после долголетней разлуки, ощупывала грудь мужа, покрытую черными волосками. — Крестик-то потерял? Я тебе припасла новый, с шелковым шнурком. — За ка1ким чортом он мне?— Ефим повернулся на спину. — Ты не басурман. Андель осподень обидится, коли креста на шее носить не будешь. — Не учи. Сам знаю, что мне делать. — Опять и сердишься.— Она потянулась к нему и ухватилась за плечо, чтобы повернуть к себе лицом.— Толыоо пришел домой и сердиться. Ждала я тебя, жда­ ла, а...— Она помолчала и заговорила смелее, и с большей укоризной в голосе.— Табак куришь. Не стыдно тебе? Покурил на чужой стороне и будет, а домой пришел— бро­ сил бы. Каку в ом, в табачишке-то, сласть-то нашел? К да-"» в гости показаться нельзя будет. Зятюшко с «собачьей ножкой», мол, пришел. — Вались ты к порту и с тестем вместе.— Ефим пов<> улея лицом к стене.— Начала пилить. Он хотел, но не мог смотреть на нее так же, как смотрел до службы. Когда рука его прикасалась к ее мягкому телу, он, не скрывая брезгливости, вздрагивал и отдер­ гивал пальцы, точно от горячей печки. Она, полнотелая, сытая, казалась ему' сырой, не оконченной еще фигурой, слепленной из жидкой глины: давни пальчиком лояльней— останется ямочка; шлепни ладонью— вместо аляповавой фигуры, останется бесформен­ ный комок глины. Он после встречи ни разу еще не посмотрел в ее глаза и всегда от­ ворачивался от нее, будто стыдясь себя за давнишнюю ошибку. Устинья погладила его короткие и твердые, как щетина, волосы и хотела еще что-то сказать, он он, поняв ее намерение по глубоким вздохам и легкому керканъю. сердито крикнул: — Заткни хайло! Она заплакала, уткнувшись в подушку; губы ее шептали: -— Царица небесная, матушка-богородица... вразуми...