Сибирские огни, 1929, № 1

Солнце запуталось в чаще на увале, распихивая кедрач, ползло все ниже и ниже, намытарившись за день, я красные клочья выбрасывались из цепкой чащи на белые клочья облаков. Старики сгрудились кучкой на бревнах у сосняка. Акиндин на пеньке прямой, твердый. Бобровая шапка короной облегла волосы. Старики— совет апостольский: большие бороды скуфейками, широкими кудрями, волосы под скобку. Кто в кафтане, кто в рубахе белой домотканной, поясок с молитвой. Панфил—сухонький, прижатый годами, бороденка— кустик седенький, туг на ухо—не слышит, глаза слезятся—не видит, тянется к Акагндину и клюет всем тель­ цем. Сафрон— бородища—-поднос золотой, крепыш, пальцы не складываются вместе, ожирели. Тяжело ■сгибаться, и он оттолкнулся весь, наирягея и тупыми глазами глядит на Акиндина. Миней— борода Симеона Столпника, а _глаза—мыши бегающие, хитрые, смею­ щиеся, за других прячется, своего, видно, сказать не хочет, ждет—куда примкнуться. Еще бороды, разные, седые, русые, кудлатые. — Так старики,— стучит батожком в камешек Акиндин. — Пятнадцать годов сижу начетчиком, а мсово еще ие бывало, грехи были, все было, разладу только не было. Рушенье не виделось, а пришло. — Не пущать,— кивнул кустиком Панфил. Сафрон убрал руки с колен к животу и грохнул басом: — Оберегаться надо... Рушенье может быть. Минеи учуял, куда ткнуться, и тенорком заяел: — Погань вытряхнуть. Загинешь от ее. Акиндин направил угольй на Минея, и тот прижался, осел, только борода Симе­ она Столпника сползла на колени и загнулась куда-то в бок. Панфил дернулся тельцем, уперся в палочку, оттолкнулся, словно расправить­ ся хотел, и загундосил старческим голоском: — Воспретить Федоту. Воспретить. Не пущать ево ребят в школу. Нет... В школе ребят безбожию учат... Заразу завезут, тогда и наших ребят не упасешь... Акиндин стукнул батожком о землю. — Не к тому, старики. Отмахнулся Федот, может и не послушать. Закон теперь такой пошел, воспретить нельзя. Другое надо. Выселить его словом стариков­ ским. Выселить... Не с нами коли, уходи. Сафрон потирал пальцами. — Так, старики, тоже не гоже... Выселить— разор мужику. Хозяйство пору­ шишь, не собраться вновь. Хозяйственность—первое, дело. Припужнуть хозяйствен­ ностью, может и одумается. Коротенький Кондрат будто проснулся. Юркнул с бревен, встал на ноги, одер­ нул рубаху, поясок и посыпал скороговоркой: — А по-моему, так выселить. Гнилец в колодку зашел, вырезай п жги, а то всей колодине конец. Федот— гнилец, ипакое про него и не окажешь... А что хозяй­ ственность рушить, так зачем ее рушить? В Гуськи ушлем ево, скотину угоним, а до­ машность кака—изба, амбар— увезем, поставим. Можно еказать, на руках унесем, ослобонп только нас. Малое дело. Это мы завсегда. Пзбу сладим, перетащим, и живи во здоровьице. Не гневись только, а мимо нас почаще. Опять же, насчет пашни, поко­ са? Отрежем ему гриву, которая к Гуськам выходит, и ладно. Ковыряй. Я так, старики. Стукнул палкой о бревна и сел. Снизу потянуло сыростью, прохладой. Тайга вдруг потеряла четкость, сдви­ нулись и светлые лапы, тянувшие зеленые шапки, вобралиеь, стали меньше. — Кабы ветра не было завтресь,—почесал под бородой Сафрон. Никто не ответил.