Сибирские огни, 1929, № 1

но вас не пустят туда. Не сдавайтесь же без боя...» Но боя в романе все же никакого не про­ исходит. Борьба остается в плане более или менее нескладных монологов, полубре- довых ощущений двух бродяг. Андрею Ба­ бичеву интерес к ним навязан совершенно искусственно. Борьбу его с кавалеровщиной организовали рецензенты (не без попусти­ тельства автора!), принявшие «эксцентрику романтики»—все эти атрибуты литератур­ ного фольклора: офелий, подушки и трак­ тирные диалоги—за символ «тускнеющей эпохи». Опыт Олеши остается в узких пределах «разоблачения» богемы и под­ полья. Судя по запискам, Кавалеров первоклас- ный мастер прозы, творчески освоивший высшие достижения европейского литера­ турного искусства (Критика уже отметила влияние на стиль Олеши манеры и прие­ мов новых французских мастеров). И в этом деле Кавалеров такой же хозяин и новатор, как Андрей Бабичев в делах пищевых. Меж­ ду тем первый принужден играть роль главноидиотствующего в маловразумитель­ ном бунте Ивана Бабичева. Доказатель­ ством ничтожества дела и личности Кава­ лерова служит индивидуалистическая по­ доплека технической изощренности «спеца», его ставка на одаренность и личный успех. Обвинение против Кавалеровых может быть формулировано так: «Что такое весь ваш творческий индиви­ дуализм и ваша абстрактная болтовня о безвременьи, как не смешная и бесполез­ ная спекуляция на вечность? Ваши кисти, ваши перья, которые должны быть ору­ жием, лишь пустые соломинки. Покиньте же ваши кельи, покончите с вашей инди­ видуальной об'единенностью, проникнитесь идеями трудящегося человечества и помо­ гите ему в борьбе. Э т у формулировку я взял... из обраще­ ния немецкого художника-дадаиста Георга Гросса к артистической богеме. Все писавшие о «Зависти» также едино­ душно сошлись на признании художествен­ ных достоинств романа. .Его стиль", пишет Тальников, «это какой-то литературный ку­ бизм, методы современной конструктивной живописи, перенесенные в литературу и воплощенные в слове со всей яркостью и сочностью художественной плоти,—реакция против расслабляющего импрессионизма в живописи и литературе,—методы, в кото­ рых, с известной долей приближения, мож­ но отгадать элементы композиционной кре­ пости, твердости, почти жестокости «на­ учной живописи» Сезанна и цветных плос­ костей Ван-Гога и Гогена и почти геомет­ рических, но насыщенных психологическим содержанием схем Пикассо, какой-то лите­ ратурный, эклектический синтез этих ме­ тодов, делающих манеру и стиль современ­ ных конструктивистов от литературы сти­ лем почти «живописно научным». Эта несколько запутанная характеристи­ ка стиля «Зависти» буде^ яснее, если срав­ нить приемы повествования и описаний Олеши, например, с манерой Ивана Буни­ на. У последнего живописность и ощути­ мость образа достигается ценою кропо­ тливейшей, часто утомительно подробной выписки деталей. Олеша достигает тех же эффектов, затратив бесконечно меньше энергии. Он умеет дать главную линию, найти самое нужное. Пятно, предмет, пейзаж, человек, событие начинают жить. Андрей Бабичев делает гимнастику. «Он гол до пояса, в трикотажных кальсонах, застегнутых на одну пуговицу посредине живота. Голубой и розовый мир комнаты ходит кругом в перламутровом об'ективе пуговицы». Едва ли после этого отражения в пуговице надо описывать комнату еще раз. А вот весенний пейзаж: «Розовейшее тишайшее утро. Весна в разгаре. На всех подоконниках стоят цветочные ящики».— Лапидарную технику лирического пейзажа хорошо знает японская поэзия. Картина описания дневного движения стала знаменитой: «Цыган нес, подняв на плечо, чистый медный таз. День удалялся на плече цыгана. Диск таза был светел и слеп. Таз легко покачивался, и день по­ ворачивался в диске». Отягощенная плотью сравнения вещь падает в руки, как созревшее яблоко. «Баба торговала пирогами. Они были укрыты одеялом. Они, остывающие, еще не испу­ стившие жара жизни, почти что лопотали под одеялом, возились, как щенки». Олеша «рисует с натуры, но пишет от себя» (формула французского художника неоклассика Андрэ Лота). Он подчиняет реальность законам художественной кон­ струкции, а для этого надо иногда нару­ шить естественную связь событий, пере­ местить плоскости, изменить обычные от­ ношения вещей, линий, красок. Вся книга Олеши построена на такой «игре с реаль­ ностью»*). Даю пример синтетического пейзажа, в котором разрушена привычная цепь зрительных ассоциаций. «Открывались калитки. Стакан наполнил­ ся молоком. Судьи вынесли приговоо. Чело­ век, проработавший ночь, подошел к окну и удивился, не узнав улицы в непривычном освещении. Больной попросил пить. Маль­ чик прибежал в кухню посмотреть, пой- малась ли в мышеловку мышь. Утро на­ чалось». В западной литературе прием описания с нарушением пространственных связей (использован, например, Жаном Жироду I ' *) Эта «игра» проведена, конечно, не без ущерба для книги: едва ли ее будет читать рабочий, крестьянин. «Зависть» на­ писана для «искушенных».