Сибирские огни, 1929, № 1

вывел в повести, лучше Иеске, это уже глупость. Что касается Иеске, то он тоже не всегда пьяница. Всем известно, что он очень хороший летчик, и таких мы дол­ жны ценить. Сейчас он живет в одном окружном сибирском городе, написал о сво­ ей жизни хорошие воспоминания, которые скоро будут печататься в журналах, то-то будет стыдно т. Семынину когда т. Иеске напишет полезную для юношества фактическую книгу! Оболгав других, Семынин решил оболгать и самого себя. Я не знаю, хороший рассказ «Бунтовщики» или нет, я не спец в этом деле, но я знаю, что рассказ этот правильный. Все знают, что Семынин был беспризорником, и все у него написано с натуры. Наврал же Семынин на диспуте. Стыдно, тов. Семынин! Парень вы наш, комсомолец, а шатаетесь, как настоящий оппортунист. Напишите лучше не о том, как вас «учили врать» писатели, а о том, как вы сами о себе соврали на диспуте. Ив. Слесарев. «Жарь по печенкам» (И з письма в редакцию) «Спасение Печенкина»*) прочел. Если бы Лариса Рейснер была жива, мы бы Устроили литературную группу под названием: «Жарь по печенкам!». В са ­ мом деле, писать стоит только так, чтобы получилось действие. Приятно написать вещь, которая годится и для клубных библиотек, и для РКИ. Такие очер­ ки, как Зинаиды Рихтер «Золотой Алдан», Ларисы Рейснер «Уголь, железо» и т. д., каш «Печенкин»— все это к одному, к целостности, к «тотолизму». Этого нельзя смешать со всякого рода литературным тотализаторством, со всеми этими углупи- телями манеры Толстого. Я начинаю ощущать совершенно органически разрешение проблемы литературного «кризиса». Лариса Рейснер первая кинулась на приступ. На нее лили смолу5 (Горбачев; почти все—пока она не умерла), Фурманов шел за ней, но его с ’ела «большая литература». Затем пошел—репортаж. Это даже не жанр пока, а информация. Но именно здесь—мост и под’ем. Не так, конечно, чтобы по ^Настоящему»: мол, пишите все репортаж, это и есть литература. Мы настаиваем на методе. Репортаж, как метод. Писать можно только о том, что знаешь. Это не репортаж потому, что тут есть—искусство: смех, лапидарная образность, захват до 'того, что язык прилипает к гортани, вообще—интерес. Это уже в воздухе, Шклов­ ский именно об этом косноязычит, но у него это не от необходимости класса, а д о ­ гадка профессионала. Скоро все убедятся в том, что писать литературно, то-есть «от себя» (без достаточно действенного опыта) совершенно нельзя. Просто таких книг никто не станет читать. Тут виновата не эволюция формы, а эволюция быта, рсего экономического строя, всех жизненных отношений. Период времени, который упадет на диктатуру пролетариата, на завоевание власти и первые десятилетия с о ­ циалистического строительства—этот кусок времени потребует вполне серьезного отношения к жизни. Сейчас у нас еще сочиняют потому, что жив мещанин, прихле­ батель, контрреволюционер, вообще человек неподвижной традиции. Постепенно эта разновидность отомрет, как муха в чистой избе. И читатель потребует от художника книг— с путями и целью. Эта литература сейчас идет от рабселькоровщины. Долой богему, тухлую спертость, интеллигентно-городского распивочно-ка-* !бинетного чванства! Надо, чтобы слово стояло перед вами, как белый медведь, как победа. Если поэты и прозаики уходят сейчас на репортаж, это прием экстенсивный. Надо уходить не на охоту, а на дело. Дьявольская разница! Писатель должен пере­ жить становление тех образов, которые он описывает, для этого надо— учиться, путешествовать, сеять хлеб, итти на фронт, в артели, в море—в жизнь. Е. Титов. *) См. «Сибирские Огни», № 6, 1928 г.