Сибирские огни, 1929, № 1

— Послушай?!—окликнул он ее чуть погодя.—Мне будет очень тяжело без тебя... и ребенка! Моя личная жизнь не богата... Ты слышишь? — Слышу, Михаил. Но я не могу иначе.;. Мне невыносимо без настоящей работы... Слезы смочили ее щеку...». Таково— в кратких чертах— содержание трех томов сочинений Вл. Бахметьева. Как видит читатель, все они тематически связаны и едины. Ни одной темы, кото­ рая была бы чужда революции, автор не .касается. Налицо и единство настроения. Какая- то хорошая, здоровая тревога разлита по этим книгам: тревога победителя, которой еще не гарантирован от удара из-за угла, ]>евнищал тревога о революции, еще не свободной от вражеского окружения. Разве мещанство и обывательская косность не врага револю­ ции? Откроем еще раз «Преступление Мартына», «а странице 229-й: «Полрежнему светятся в мглистых туманах огромные окна исполкома; попрежнему гудит там и сям, вспугивая мокрую немоту улиц, серый автомобиль, и несменно, как вестовые костры среди ночи, пылают на зорях заводские голоса: неугасима, неугасима, неугасима тоска их но веснам, но солнцу, то иной, небывалой, 1 греображенной земле». Но, веДь, тут же рядом: «Из (калиток, крылечек, окон просунулось обомшелое обли­ чье с рысьими глазками. И потекли со двора, во двор от ларька к ларьку, вдоль пустын­ ных заборов шорохи, шопоты, причитанья». Бахметьев хорошо знает это лицо с рысьими глазками, шорохи, шопоты и причитанья этих мещанских улиц и проточных переулков, из которых на улицу Революции просачивается всякая нечисть. Понятна поэтому и на­ стороженность писателя, его вдумчивый, пристальный и напряженный взгляд. Есть нечто знаменательное и в том, что Бахма/гьев пишет только о революция и пишет очень скупо. Три тома, в общей 'сложности около 50 печатных листов за 15 лет литературной деятельности— это мало, но в этом есть большая положительная сторона. Автор не жертвует качеством за счет количества, не. торопится с обобщениями и выво­ дами, а оперирует с материалом осторожно и тонко, как хороший естествоиспытатель в лаборатории, чуждающийся скороспелой сенсации и предпочитающий ей медленное, но неустанное искание истины. Полвека тому назад Эмиль Золя декларировал свою известную теорию эксперимен­ тального романа. Теория эта, как известно, сводилась к тому, что писатель должен ис­ ходить в своем творчестве исключительно из наблюдения и опыта, из жизненных экспе­ риментов. 0 себе и своих латературных единомышленниках Золя говорил: «Мы создаем практическую социологию и помогаем своей работой политических и экономическим наукам». Художественный реализм, одержавший в средине прошлого века победу над романтиками, стал в значительной степени «практической социологией» не у одного Золя и не только во Франции. Мы можем вспомнить характеристику Лениным Толстого, лите­ ратурно-социологические статьи Плеханова о Некрасове, Наумове и др. поэтах и белле­ тристах. Октябрьская революция нред’явила «практической социологии» сугубо-четкие и важные требования, и если они в известной степени выполнены, то большая доля этой заслуги принадлежит таким писателям, как Ба>хметьев или Ляшко, беллетристам из старых подпольщиков, на живом революционном деле, на -самих себе испытавшим победы и поражения революции, органически сросшимся с рабочей массой. Они не нуждаются в выдумке, ибо в их распоряжении слишком много фактов, не нуждаются и в формальных изысках, избегая всякой позы и предпочитая строгую художественную простоту, наибо­ лее понятную массовой читательской аудитории. Это не значит, конечно, что на их «па­ литре» нет краеок, что они только фотографируют или протоколируют. Не фотограф, не протоколист и автор «Преступления Мартына». Он может писать протокольно-точно и документально-верно, он опирается на факт, а не на фантазию, но в то же время он любит художественный синтез, лирическое отступление, красивый образ, изящный обо­ рот, гибкую фразу. Ему не чужда и музыкальность словесной инструментовки и сдержан­ ный пафос летописца, револющш. Он—один из тех мастеров, которые не просто утили­