Сибирские огни, 1929, № 1

был страшен. Страшны были те, неведомые, которых гнал голод из-за Каменного пояса. Вот уйдет старик, разнесет по свету весть об алтайских землях, и тогда прости-прощай вольная жизнь». Бирюков взялся перевезти Ешфана через Катуиь и утопил. Совесть не замучила Бирюкова. Его выбрали в селе старостой, хоть и вздыхал он елейно: «Нет на мне божьего благословения».. — «Бог те, Павел, благословит!—гудели мужики.—Кто на миру грешит, н его то грех... Становись, правь! Поклонился старикам Павел в ноги, головой стукнул о земь, принял посо­ шок вожака. Праздновали. Годовалую пили травянуху, скакали парни в долине на ры­ саках. Вечером, в час поздний, пели хором об Исусе Христе, ходящем по земле в белых ризах». Такова уж кулацкая психология, тонко и глубоко вскрытая художником: с име­ нем Исуса Христа избавить «инородцев», песней о Христе вешать убийств», совершен­ ное ради «мирских» (кулацких) интересов. Эта же кулацкая психология покажет себя потом в мужицких восстаниях против советской власти. Из сибирской деревни, когда из^за Урала стекается враждебная кулаку переселеи- ческая голь, Бахметьев переносит читателя в северную тайгу, в район политической ссылки (рассказ «Алена»), где солнце «чахоточное», а «синие дали пусты». Ссыльный юноша Сергей не выдержал нудного 'безделья, попытался 'бежать и, попав в лапы уряд­ ника, подвергся избиению. «Опустив голову, сидел Сергей в снегу, харкая кровью. Кровь, как гроздья стелой рябины, запеклась на щеках. Над ним с дубиной стоял сот­ ский». Крестьянская девушка Алена (инстинктивно чуявшая правду в «политике» и полюбившая Сергея), отомстила уряднику— выследила и убила его, как зверя. Сергей, выздоровев, бежит снова. Разве легко усидеть в глухой тайге, тогда вся рабочая Россия уже разбужена залпами по ленским рабочим? А вот другая картина из сибирской жиз­ ни (рассказ «Таежное»), Партия дорожных рабочих, прокладывающих путь в тайге где-то за Красноярском, попыталась отпраздновать первое мая, но провокатор в дворян­ ской фуражке сманил на водку: «У господина топографа пять четвертей». И вот—уряд­ ник наливает чашки с водкой, рабочие жадно пьют и затем связывают «царепродавцев»— икициаторов забастовки... Вспыхнула империалистическая война. О ее чудовищных безобразиях и ужасах просто и убедительно рассказывает бахметьевский «инвалид». Он долго сидел в окопах, «озлился на людейдо смерти, а вскоре и на царя обиделся». «В лазарете лежал— столь­ ко слов переслушал... Сразу всю жизнь на мушку поймал. Все превзошел, все понял. II диву дался: чем только держались они, на чем весь ихний обман стоял». «Прозрев», инвалид пошел воевать за советы. В броневике полгода ездил, матросом но Волге рейеи- ровал, с чекойпод Омском орудовал. Еще тяжелее далось прозрение старому кузнецу Архипу Сафронычу (рассказ «Кандальник»), Ковал он тюремных лошадей, чинил замки да засовы, а случалось, что и арестантов заковывал. Сын Архипа пошел совсем по другой линии: стал экспроприа­ тором. И пришлось однажды кузнецу собственного сына, попавшего в тюрьму, в ванда­ лы заковывать. Вскоре угнали арестантов в губернский город, судили, приговорили к повешению. Запил Архип, пил с месяц, а потом взвалил на плечи котомку и ушел неиз­ вестно куда... Февральской революции посвящен у Бахметьева рассказ «Последние дни губерна­ тора». Да, это именно Февральская революция. Читайте: «На площади, запруженной на­ родом, войска приносили присягу новому правительству... В больших залах торжествен­ но и чинно говорили о судьбах народа, перечисляли заслуги именитых граждан и морщи­ лись, поглядывая на улицу... Говорил! о России, о близких победах на фронте, о рас­ цвете после войны отечественной промышленности и культуры. Хозяин дома, член госу­ дарственной думы, бывший 'профессор и крупный пайщик «Нашего Края», всем под­ дакивал, подвигал дамам сласти и улыбался в густую бороду».