Сибирские огни, 1928, № 6

вместо разговора по существу, прибег к испытанным приемам блаженней памяти Ми­ теньки Козелкова: «Козелков и говорить стал как-то иначе. Прежде он совестился: скажет, бывало, чепуху—сейчас же сам и рот разинет. Теперь же он словно даже и не говорил, а гудел; гудел изобильно, плавно и мерно, точно муха, не повышающая и не понижающая тона... гудел самоуверенно, так сказать, резонно, как человек, который до топкости понимает, о чем он гудит... И, действительно, внимая ему, слушатель с те­ чением времени, мало-по-малу, впадал как бы в магнетический сон и начинал ощущать признаки расслабления, сопровождаемого одновременным поражением всех умственных способностей». (Щедрин). Мы живем, к вашему сведению, тов. Курс, в классовом обществе, в котором отмирающие социальные группы борются за свое существование как на экономическом, так и на идеологическом фронте. Говоря о классовом характере искусства, было бы наивно, как, впрочем, вы это делаете, подразумевать только пролетарское искусство. Если бы была такая спокойная обстановка, то были бы излишни постановления ЦК партии о политике в художествен­ ной литературе. Вам, оказывается, до сих пор не ясно, что искусство прежде всего состоит на службе у того или другого класса, который вынужден тем или другим спо­ собом, пока он существует, выявлять себя в социальном потоке классовой борьбы. Толь­ ко, конечно, этим, мягко говоря, незнанием об’ясняется, что тов. Курс мою формули­ ровку характеризовал, как «концентрированную мещанскую философию искусства» и заставил рассказывать, новые ему и старые для других, азбучные истины. Тов. Курсу очень трудно возражать—и не потому, что он обстоятельно аргумен­ тирует, а потому, что вообще всякие доказательства отсутствуют и заменяются личны­ ми выпадами. Попробуем пойти дальше. Приведя мое определение фельетона: «Фельетон, как определенный вид литературной формы, касается только фактов текущего дня. В этом его сила и острота и в то же время слабость. Необходимость дать хотя бы и художе­ ственный отклик на злобу дня заставляет фельетониста игнорировать углубленный со­ циальный анализ и брать для своего этюда значительно меньшее полотно, чем это мо­ жет и должен делать беллетрист-художник», автор говорит: «Все дело, видимо, в раз­ мерах. Это увлечение размерами вполне соответствует бредовой пдее величия. В созна­ вши профессора большое белогвардейское полотно Югова или безграмотное, необ’ятное полотно Малашкина «социально разумнее и необходимее» фельетона» (Курс). Ответить так, это значит просто отмахнуться от вопроса из-за полного бессилия опровергать сказанное. В словах т. Курса нет никакого противопоставления оспаривае­ мой им мысли, и все сведено к попыткам «анализа» моего сознания. Читателя не это интересует, уважаемый оппонент, а ваши ответы по существу на поставленные во­ просы. До сих пор этого-то «существа» и не было. Его заменял набор слов, маскирую­ щий (до первого внимательного чтения) полное отсутствие аргументов. Старый прием! Еще гетевшга Мефистофель заметил, что «словами диспуты ведутся, пз слов системы создаются». Любитель и ценитель исключительно «факта» тов. Курс в своей статье совер­ шенно неожиданно превратил слово в своеобразный фетиш и, нанизывая их одно на другое, искренне думает, что он поражает противника. Развертываясь в левом марше, автор идет дальше. Выписываю: «Литература только фактов дня, т.-е. фельетон—это своеобразный, если хотите, литературный экономизм, «пятачковая культура», выдаваемая за куль­ туру социализма». На проведенную мною мысль тов. Куре отвечает так: «Да, мы хотим», как говорит тов. Бухарин, «в этом вопросе нужна большая вдумчивость, п совершенно должны быть исключены методы, которые можно назвать взятием на пушку».