Сибирские огни, 1928, № 6

Гудит, шумит, бьется в плясках берег. Безудержное веселье вьется над камен­ ным берегом. Дымят костры, густеет кровь в колбасках, совсем неподалеку зарезывает- ся скот и растянутые на земле сохнут шкуры, а за прилавками мечутся приказчики. Невидимый, белый приходит вечер. Выцветший закат сменяется такой же блед­ ной зарей, а берег все гудит, все кружится. Короткая, белая северная ночь быстро кончается. Огромным куском сукровицы лезет сквозь коричневую стену тумана солнце. Приходит новый день, а люди все еще кружатся в бесконечном иохаре и невидимое спускается изнеможение. Тут же на берегу люди кидаются в лодки, в палатки, просто на гальку, а на место засыпающих в крепком сне приходят новые толпы отдохнувших. Праздник продолжается. Ослепительный, экзотический восточный праздник, в котором много звериного и сильного. В празднике этом первооснова—человеческий труд. В дни ярмарки продукты го­ дового труда превращаются в товары. Пушистая шкура белки становится кирпичом чая или куском цветной материи, а это значит, что обеспечено благополучие на зиму и можно будет снова спокойно бродить по тайге в погоне за зверем. 10. ЛОДИ, УКРАВШИЕ ПОКОЛЕНИЯ. Две недели продолжалось на берегу это пряное торжество. В течение этого вре­ мени сонный обычно Олекминск не засыпал ни на минуту. Даже скопческое село Спасское, по соседству с Олекминском, как-то ожило, задвигалось, заходило. С необычайным чувством я отправился в это село, населенное бесполыми суще­ ствами, носящими человеческий образ. Крепкие, в один ряд вытянувшиеся дома, по­ хожие на институток. Палисаднички, где рядом с цветами растут лук и редис, и укра­ шенные цветами фасады домиков—»все это нарядно и прилизано, как иконостас в мо­ настырской келье. В домах этих тишина, и звук щеколды у калитки бьет по нервам, а из-за открытой калитки, вплотную ко мне, приближаются серые, мутные, как зарос­ шее болото, бесцветные глаза. Я вижу клочья желтой кожи, обильно болтающиеся на скулах и на черепе. Медленно двигаются мясистые, потрескавшиеся губы. — Пожалуйста, проходите! В чистеньком дворе все так же гладко и прилизано. Плотно сколоченный с вы­ сокой крышей навес, баня, погреб, сельско-хозяйственные машины, метрические весы, сытые лошади—все это свидетельствует о зажиточности и хозяйственном покое. В ти­ хом этом мирке ходят женщины, т.-е. не женщины, а сестры и не мужчины, а братья, ибо здесь нет ни мужчин, ни женщин. Я сажусь на окамыо, рядом со мной садится некое «оно» с мутными глазами «Оно» резко меняет тон, кричит на «сестер», почему не убрано на лавке. Летят по дво­ ру железные котелки, вдребезги разлетается крынка. «Оно» сердится. Но все такие же бесцветные, поросшие тиной глаза. Omi стоят на месте и не движутся. Мы разговари­ ваем п беседа наша растягивается, как кусок липкой серы. Скопец сидит рядом со мной, поставив ноги на землю, положив руки на колени и вытянув в струну туловище. Он похож в эту минуту на причудливую геометриче­ скую фигуру. — Пожалуйста, пожалуйста,—говорит он голосом грудным и вкрадчнвым,- Сейчас вам наложат сметаны. А вера наша скопечеекая все-равно, что коммунистическая, Нам бы теперя коммуной жпть, да, вишь, «все мое» мешает. Разговаривает он медленно, растягивая слова, не торопясь, словно поднимается на высокую гору и ему мешает одышка. — У нас все, как у коммунистов. Мы в церквп не служим. У нас соберутся братья, сестра, поговорим да и разойдемся. А пригнали нас—еще железных дорог не было. Теперя многие уехали, да каются. Я нобле манифеста ездил. Не понравилось мне в Рассее. 'Гуточки лучше. В этот день скопческие сестры хоронили одну из своих подруг.