Сибирские огни, 1928, № 6

Чай! Даешь чай! Больше чая, чтобы, теплее стало в зимнем балагане*), чтобы лучше было жить в урасе**). Без чая осиротеет камелек. Даешь еще черкасский табак! Такой крепкий, чтобы сжималось горло. Без таба­ ка будет холодно в балагане. Тяжело пойдут по снежному насту подбитые мехом лыжи. А потом давай яркого цвета материю, лакированные ремни, остро-пахнущее мы­ ло. Давай все яркое, цветное, радостное! Северная жизнь и без того темна, чтобы мир вещей был тусклым. * И когда закуплено это необходимое, якут идет купить -себе картин с «войной», портфель, счеты, конторскую книгу. Удивительна эта фантастическая вера якутов в контокоррент. Если записано в книге,-—значит свято. Сын якута считает необходимым заплатить долги отца, если долг записан в книге. Важный и уверенный в успехе будущего года уходит якут из паузка, гремит ко­ стями счет и размахивает брезентовым портфелем. Дело закончено. Благополучие ба­ лагана обеспечено. И тогда на берегу вспыхивает праздник, пестрый и шумный, как все восточные. Плотно друг к другу прижавшись, берутся люди под руки, и круг раскачивается медленно, то сужаясь, то расширяясь. Есть в этом раскачивании что-то от фаллоса и человеческой страсти. Крупными дозами вбирает в себя воздух запевало и откуда-то глубоко изнутри вырываются тоскливые гортанные звуки. И совершенно не надо знать якутского языка, чтобы понимать, как плачет якутский хоровод. Вы слышите и понимаете одно слово, часто повторяемое: — Саха! Саха! Саха—это значит якут. Запевало поет о своем народе. Тоску многих столетий он вкладывает в это слово. И сколько я ни просил перевести для меня вилюйские песно­ пения, никто не мог этого сделать. Даже слово «иохар»—как называется танец—мне перевели очень кудряво: «воодушевление народного настроения». Вилюйцы—знамени­ тые в Якутии танцоры и иохарщики—поют свои непереводимые песни, ибо нет еще на земле таких слов, которые вмещали бы все страдания якутского народа за сотни лет русского владычества в крае. Непереводимые слова и их сочетания лучше отражают колебания человеческой души, чем привычные и обыкновенные слова. Медленно раскачивается круг. На цветной рубашке запевалы выступали потные круги, на опущенное вниз лицо ложится маска мертвенной бледноты, на восковой маске лица горят гневные глаза, и танцующие все больше впадают в состояние транса. Все гуще становится мелодия напева, учащается темп и уже трудно ловить движения. Запевало становится похожим на шамана, сзывающего на землю духов, и что-то грозное чувствуется в учащенном ритме хоровода. Блестящие глаза на восковом фоне действуют гипнотизирующе. Я только потом ловил себя на том, что и на меня этот ди­ кий танец сильно действовал. Я забывал землю, на которой стою, место, где я нахо­ жусь, мир, в котором живу. Вместо всего этого были одни огромные горящие глаза и рев, в котором столько печали, сколько может вместить человек. Тихо гаснет экстаз. Потные, словно опорожнившиеся от какой-то внутренней тяжести, расходятся люди. И тяжело было отделаться от впечатления, произведенного танцем. Только спустя несколько времени снова узнаешь берег, усыпанный тысячами людей, начинаешь воспринимать гортанный говор и видишь, что на берегу еще не­ сколько кругов кружатся в похаре и слышишь, что якутский народ умеет петь не толь­ ко грустные, но и веселые, радостные песни. Напряжение и сила экстаза здесь те же, что и в грусти. *) Изба. ** ) Жилище, смахивающее на юрту.