Сибирские огни, 1928, № 5

—• Ах, да,—подумал он, опять захваченный отчаянием, ведь э то глав- ное! Они живут для борьбы. — Анна Васильевна!—сказал он,—ведь я бы тоже мог умереть за ре- золюцию. И бороться. Вы беспартийная? Острые плечи женщины выражали недоумение. «Ремингтон» щелкал. —• Анна Васильевна! Я был на митинге... — Гридман мне дал срочную работу,—сказала машнистка. —• Гринька—сволочь,—Зуда положил голову на пачку газет,—надел шелковые носки и ходит. — На трибуне показался. . .—прочитал он вслух—показался... — Анна Васильевна,—сказал он,—в сущности мы с вами никому не нужны. Плоская спина женщины выразила недоумение. — Отчетик-то!—Зуда опять прочитал написанное. Но слова на бумаге ничем не были похожи на митинг, и он перевернул лист белой стороной вверх. — Анна Васильевна! «Ремингтон» стучал уже в голове Зуды. Он сидел, покачиваясь, закрыв глаза и сложив на коленях руки. Проститутка, девушка в синей кофте и Дина сливались в его сознании в одно лицо, и ему казалось, что он говорит, глядя в чужие глаза. — Да, да, да, мы отомстим за смерть Сакко и Ванцетти! Перо опять повисло над бумагой и бросилось по строчкам. «Кровавый закат горел над городом. Кровью убитых были окрашены знамена и трибуна. Он поднялся на ступеньки и поднял руку. Толпа мгновенно смолкла, слушая его слова. На нем была рабочая клетчатая блуза и старая кепка. На вид ему было лет 18. Он сказал: — Товарищи! Мы родились для борьбьг. Мой отец не был рабочим или крестьянином, он был писцом. Он всю жизнь прожил в подвале и, когда рабо- чие шли под белогвардейские пули, он переписывал бумага, но, когда он умер, я—его сын—стал комсомольцем. Я знаю, что жизнь это—борьба. Мы при- шли завоевать землю, и земля будет наша, потому что вся земля' мечтает об освобождении труда». Перо остановилось, вонзившись в бумагу и разбрызгав черные слезы. Зуда сидел неподвижно, и буквы расплывались в его затуманенных глазах. — Анна Васильевна,—сказал он задохнувшись,—я рассказ... Он сжал руками горячий лоб. Его пальцы дрожали, будто бы он сейчас опустился с трибуны, откуда гневно кричала в толпу комсомолка. Зуда опять взял ручку и склонился над листом, но больше он не мог на- писать ничего. — Анна Васильевна,—оказал он, бросив ручку,—не говорите Гриньке, что я здесь был. В темном коридоре легкие ладони прохлады легли на его пылающие глаза. Зуда запнулся за щетку сторожихи. — Вот лунатики!—сказала она сердито. Ее грудь выплывала из сумра- ка, как тучное облако. — Ходют и пишут, ходют и пишут. Когда же меня бог избавит от вас? — На помеле поехала!—крикнул Зуда и засмеялся Смех подбрасывал его, как резиновый мяч; он хохотал, крича и хва- таясь за грудь.