Сибирские огни, 1928, № 5

Теперь распущенные, нежные веера распластались по всей комнатке, неслышно, мило нарушив педантический порядок. То, что вчера он отдал смешной китаянке, составляло сумму, равную его месячной зарплате. — Вот дурак!—пробормотал он, поддаваясь мимолетному раскаянию. Торопясь, дрожащими руками он обшарил все свои карманы и выложил на стол разрозненные пачки грязных бумаг,—его деньги. Их было много. Он согнул острые у пы колен, оплел их руками, закрыл глаза и тонко засмеялся. Деньги! Деньги! Разве не раздумывал он еще вчера, каким образом купить новые брюки? И разве не сделал он микроскопически точную роспись расходов, в (результате которой получалась скромная экономия, ради совер- шенно необходимых новых брюк? О, теперь он может купить десяток брюк, целый магазин брюк! Он з а- качался на своем стуле и забормотал, погружаясь в зыбкое очарование вещей. Кто сказал, что завтра его комната будет все такой же пустой и угрю- мой? Яркие ковры покроют хмурые заплаты стен и исцарапанный пол. Тонкая штора закачается на его единственном окне и за нежными узорами кружева не будет видно холма выгребной ямы и жалкую сосну. Стройные бока самовара сомнут помятый профиль старенького жестяного чайника. Нудьга зябко повел плечами: да-да, он купит теплый бархатный пид- жак, так изумительно совмещающий изящество покроя с угодами капризному стариковскому телу! Нудьга слез со стула, потирая затекшие ноги, и вдруг вспомнил, что сегодня он не обедал. Удивленный, он подошел к четкому расписанию на сте - не. Да, час обеда пропущен. Нудьга подумал, поправил очки и, махнув рукой, сорвал и смял распи- сание: его старенькая жизнь вдруг закусила удила и встала на дыбы,—так пусть будет все наоборот! Он медленно разорвал бумагу и, хихикая, беззаботно бросил ее на пол. Затем он удобно сел за стол, протер очки и, помуслив пальцы, ста ч укладывать смятый ворох червонцев в аккуратные пачки. На середине вто- рой пачки он оторвал от бумаг вздрагивающую пятерню, и подбежал к зерка лу, и замер, внимательно разглядывая свое длинное лицо, пылающее неровны- ми пятнами старческого румянца. Он потрогал пальцем вялые, опухшие веки, глубокую морщину между бровей, грустные складки у рта, порыжевшие, растрепанные усы... Вдруг он круто повернулся спиной к зеркалу, уцепившись за угол комода и мигая раширенными потемневшими глазами. Ему показалось, что потертое креслице и стол вдруг покачнулись и присели к земле, будто их ножки были сделаны из теста. Нонна! Далекое воспоминание подкралось к нему, бесшумное, как змея. Нонна! Твое имя звучит, как тихий удар колокола. Где ты, Нонна? III. Прошел час тяжкого безмолвия. В дверь громко постучали. Нудьга даже не обернулся,—он сидел скорчившись, в пальто с непра вильно застегнутой пуговицей и шляпой на коленях. Дверь скрипнула и пропустила девушку в голубом халатике. Это был1 рассыльная Резинотреста, его соседка по комнатам и сослуживица. — Нет ли у вас нынешней газетки?