Сибирские огни, 1928, № 4

в орбиты, отчего на лице его легла печать какой-то особой, выстраданной ду- шевной чистоты. Он шагнул за высокий снежный вал и огляделся. На земле и в небесах чужая, холодная зима. Деревья, как нежить,—белы, мохнаты, в инее. Они жались друг к другу и с тайным страхом смотрели из-под белых пуховых ветвей на человека: вот шевельнется человек, вот крикнет, и они распа- дутся в белый прах. Но человек стоял неподвижно, молча. Он никогда не видал белого серебряного леса, и взор его застыл в благоговейном созерцании. Белый кудрявый лес, белая даль, белесое чуть позеленевшее на западе небо. Белый месяц яснел и серебрился, словно неведомая рука торопливо счищала с него ржавчину. И кто-то стал швырять в небо бледные звезды, сначала скупо—по две, по три, потом целыми горстями, как пахарь новое зерно. Когда обманные алмазы замерцали по всему простору и заискрилась снежная даль, Прохор очнулся, вздрогнул от бодрящего холода и вновь ушел в палатку к красноязыкому костру. — Экая благодать, тепло как в шубе-то,—сказал он, раздеваясь, и сердце его наполнилось нежной благодарностью к угрюмому черкесу.—По- чему же нет его? Не случилось ли что?—спросил он смолистую чурку и, не получив ответа, бросил ее в пламя. Рука потянулась к записной книжке. Пальцы перевертывали исписан- ные страницы, взгляд рассеяно скользил по ним. «Кажется, конец октября. Число неизвестно»,—низко наклонившись к огню, стал записывать Прохор. «Вот моя болезнь как-будто прошла. Я сно- ва помаленьку оживаю. Может быть, ты, матушка, помолилась обо мне? Не тоскуй, скоро свидимся. Так хочется поскорей обнять тебя. Хоть на бумаге поговорю с тобой, милая. Я так далеко от тебя, что, грохай в царь-пушку, не услышишь. Жив я, жив, матушка! Отец, я жив!! Не скучайте. Вот напишу страницу, вырву и пошлю к вам с ветром. Или сам явлюсь во сне. Матушка, почему ты мне не снишься? Ибрагим, друг мой! Ты убил сохатого. Мы умер- ли бы от голода—я ведь знаю, что запасов нет. Что ты ни говори мне, Ибра- гим, голубчик, я знаю, что крупа вся, сухари все. А теперь мы, слава Богу, сыты. Мяса хватит нам на полгода. Матушка, ура! Кричи—ура! Твой маль- чонка жив-живехонек. Вот приедем и мы будем пить чай со сдобными пиро- гами и с вареньем. Покойной ночи, матушка! Кажется, идет мой избави- тель, верный друг и слуга». Действительно, за палаткой послышалось кряхтенье. Отпахнулась пола, вполз Ибрагим Он сел к костру, обхватил руками колени, сгорбился. Прохор взглянул на него. Глаза черкеса были мутны, блуждали, и вся его сжавшаяся, пришибленная фигура сразу внушила Прохору тревогу. — Что случилось?—тихо спросил он, пугаясь. Черкес молчал. Размотал башлык, снял мохнатую папаху и сидел перед костром, втянув голову в плечи. — А где же мясо-то?.. Ужинать бы. Черкес все еще молчал, растерянно сплевывал в костер, наконец, прого- ворил глухим, неверным голосом: — Нэ нашел я лося. — Как! — Чего кричишь?!. Нэ нашел, говору... Нэт... Тэмно стало... Завтра. Прохору очень хотелось есть. — Свари, Ибрагим, каши. — Нэт каша!—крикнул Ибрагим с желчью. — Ну, дай сухарей... Чай скипяти.