Сибирские огни, 1928, № 4

«Зверь! Где зверь?»—мгновенно проблеснуло в голове и сразу утолило боль. Луна так же мутна и улыбалась. Черкес поднялся, крепко сдавил ла- донью правый бок и, согнувшись, безнадежным шагом пошел по следу. Сугроб глубоко взрыт, и вместе с мохом был рассшвырян снег. — Эге, кровь,—черкес надбавил шагу. На прогалине, задрав вверх задние ноги, весь изогнувшись в смертных корчах, валялся убитый лось. — Якши! ЯкшиП—тихо, жутко, как помешанный, захохотал черкес и поспешил назад, к палатке. Дорогой не раз останавливался и коротко сто- нал. — Прошка! Живы будем! Пятнац пуд говядина есть!.. Шашлык есть, сало есть!.. Цх! Прохор маятно поохивал под буркой, не отвечая. Грязным полотенцем черкес туго забинтовал себе грудь и вновь ушел в тайгу. Перед утром вернулся с большим куском мяса и пушистой шкурой Весь день, не угасая, горел огонь, вкусным паром дымился котел с крепким мясным наваром. Прохор вяло глотал горячую пищу, Ибрагим же ел алчно, до одурения Глаза его стали масляными и, как у об'евшегося зверя, сладко щурились, он громко рыдал. Сон черкеса крепок, непробуден: поднявшийся в ночи дикий вой и грызня были не -в состоянии прервать его. Зато Прохор, выставив из-под бурки отуманенную бредовым сновидением голову, долго прислушивался к стран- ным звукам:—буря ли, черти ли на кулачки бились,—и никак не мог понять, что происходит там, в тайге. На утро Ибрагим, едва проснувшись, вновь принялся за еду. Изголо- давшееся тело ненасытно требовало пищи. Железные челюсти черкеса рабо- тали мерно, сосредоточенно. Накормив Прохора крепким супом, он стал вы- делывать кожу зверя, мял, крутил ее и клинком кинжала скоблил грубую мездру. В боку была нестерпимая боль, от которой сыпались из глаз искры. Но черкес, скрипя зубами, сдерживал стон, чтобы не тревожить Прохора. Он говорил: — Вот, кунак, будет тэбе шуба... Нытки есть, игла есть. Якши... Те- перича, кунак, холод нам—тьфу! Мясо есть. Поправляйся, кунак, да и в путь... Прамо пойдем, тунгус найдем... А нэ найдем—тьфу!—сами выйдем. Прохору хотелось крепко-крепко обнять этого горбоносого, с большим лысым черепом и густыми лохматыми бровями, человека. — Никогда не расстанусь с тобой... Ежели б не ты, смерть бы мне... Теперь знаю, что такое верный друт. Сегодня Прохору лучше. Побежденная молодой силой, болезнь уходила под гору. Прохор повеселел. Вот окрепнет, наберет здоровья, и чорт ему не брат. Смастерят с Ибрагимом нарты, нагрузят лосиным мясом и марш-марш вперед. — Ура, Ибрагим! Под вечер черкес кончил шубу. — На-ка, получай бобра... Все равно енот, все равно—лис... Давай бурка мне, ха-ха—теперича мороз—тьфу! Разводи костер, сейчас мяса при- несу: лосиный губа будэм варить, почка в сале жарить.—Черкес от удоволь- ствия зажмурился и смачно сплюнул.—Пойду. Прохор надел сшитый на живульку лосиный длинношерстный тулуп и, как матерый, вставший на дыбы, медведь, выполз из своей маленькой тюрьмы. Он давно не выходил на белый сеет и сразу захлебнулся свежим морозным воздухом. Глаза юноши воспалены от дыма. Болезнь глубоко вдавила их