Сибирские огни, 1928, № 4

Прохора, сам сгрызал в день по небольшому сухарю и пил бесконечное количество кирпичного чаю. — На-ка, джигит, кушай... Каша первый сорт. Ашай больше, крепка будьгшь! — А сам-то? — Сыт... Ешь, нэ жалей... У нас всего много. Ибрагим украдкой сглатывал слюну, когда же Прохор нырял под его бурку—черкес ляскал зубами, как оголодавший барсук. А между тем время медленно ползло. Могильный снеговой курган возле палатки быстро рос. Границы между томительными днями стерлись—серая ночь неслышно сменяла серый снежный день. Прохор поправлялся туго. Дух Ибрагима 'все гуще погрязал в унынии. Кругом чувствовалась смерть, и ее глухой неотвязный скрежет неуемно гло- дал живую живучую душу человека. В помутившихся отупелых глазах черке- са застывала смертельная тоска, то вдруг рождалась непреклонная воля жить. Тогда весь он загорался нервным внутренним пламенем, суетливо надевал лы- жи, выползал на божий свет и, изнемогая от холода, елозил изголодавшимися нотами по пуховому покрову зимы в надежде поймать нить жизни, которую авось подбросит ему судьба. Но темная тайна смерти бросала в его сердце лед: кругом мертво и пусто. Убитый, раздавленный, возвращался черкес до- мой, залезал под могильный холм и долго, бесконечно долго сидел угрюмый, неподвижный, тупо посматривая на бредившего во сне Прохора. Когда вышли .вюе припасы, черкес равнодушно сказал 1 юноше: — Ну, теперича, давай, Прошка, умирать. Пропали мы, Прошка. Прохор недоуменно уставился воспаленным взглядом в костистое не- узнаваемо© лицо товарища, что-то хотел оказать, язык не повиновался, хо- тел заплакать, не было слез. Подбородок его неудержимо запрыгал. — Матушка... Милая моя, матушка... Он залез под бурку, молча лежал там, скорчившись. Сморкался. Вдруг черкес 'вскочил и, как ночная кошка, внезапно скрылся из па- латки. Чуть-чуть хрустнуло и вздохнуло вдали. Черкес наострил душу. В небе леденел мутный лунный круг. Бездонная была тишина. Темная., неясная тень виднелась у опушки леса. С холодным кинжалом в крепко стиснутых зубах черкес кровожадно полз вперед, барахтаясь в сугробах. «Лось, сохатый»,—играло в его мозгу. Задрав вверх большую голову с ветвистыми рогами, лось глодал кору молодых осин. Близко. Глаза черкеса налились кровью, стали остры, как кинжал. И по клинку отпотевшего зажатого в зубах кинжала текла слюна. Дыханье обры- валось. Лось стоял боком к черкесу. Из ноздрей струйками вырывался пар. Слабый ветерок дул со стороны животного, и лось не мог унюхать дух под- ползавшего врага. Черкес наметил место пониже левой лопатки и, с диким гиком ри- нувшись вперед, всадил кинжал по самую рукоятку в сердце зверя. Одурелый раскатистый крик на всю тайгу, саженный скачок черной тени вверх, удар копытом, чей-то дьявольский хохот, бубенцы и—все помутилось в глазах черкеса. Вместе с тяжким стоном он едва передохнул и потерял сознание. Очнувшись, быстро ощупал руки. Они теплы. «Ага, недавно, значит». Кольнуло в правый бок. Черкес шевельнулся и вскричал от боли. Выпирая настывшую, обледенелую ткань бешмета, торчком торчало сломанное ребро. Черкес смелой рукой нажал и вправил его на место. Режущая боль полосну- ла ножом по нервам, и ребро вновь выскочило вон