Сибирские огни, 1928, № 4

Как это можно людей бросить наобум: тайга, борони Бог! Неминучая смерть придет: никуда отсюда не выйдешь, смерть. А в Крайоке ему все знакомо купцы знакомы, чиновник знаком, еще самый главный начальник знаком, Степка Иваныч... у него пуговицы ясны, усищи во какие, сбоку ножик во, до самой до земли!.. Очень хорошо знаком ему Степка Иваныч, главный, имал, хватал, пьяного за ноги в тюрьму волок, по мордам бил. Ибрагим улыбался. Прохор хмурил лоб и, разглядывая болтливого тунгу- са, был неопокоен. Ибрагим угощал тунгуса спиртом, сам пил; угощал его чаем, кашей, сам ел. Подвыпивший тунгус сюсюкал, хохотал: он очень богат, все это место—его, и еще двадцать дней иди во все стороны,—-все его... Оленей у него больше, чем в горсти песчинок... Он княвь, он в тайге—самый большущий человек... Но все-таки на ночь его еще крепче прикрутили к дереву и завалились спать у пылавшего костра. — Ну, теперь нам не страшно, Ибрагим. Трое... Тунгус знает реку. Да ежели и зазимуем где, ему известно тут все. Ибрагим, дорогой мой, милый!.. — Ничего, кунак, ничего. Теперича хорошо. — Матушка... Эх, матушка!.. Как она обрадуется. Вот-то заживем, Ибрагим!.. — Заживем, джигит... — Окрепну годами—буду богатый, знатный... Буду честно жить. — Знаю, богатый будышь, знатный будышь... Честный—трудно, Прошка. — Буду!.. А приедем в Крайск, пирожных купим... Сто штук, Ибрагим... Очень я люблю пирожные... — Шашлык будым делать. Чурэк печь. Пилав любым. Чеснок класть будым, кышмышь. Сон черкеса крепкий, непробудный. Прохор слышал во сне звуки: пели, спорили, бранились и вновь пели стройно, безликие, звали куда-то Прохора, и сладко-сладко было слушать ему девш голоса. — Шайтан!! Прохор вскочил и осмотрелся. День. Костер горит во-всю. — Убежал, шайтан!—зубы Ибрагима скрипели, рука яростно хваталась за кинжал. Прохор взглянул на крепкие болтавшиеся на дереве веревки и вдруг невыносимую ощутил в сердце боль. Он больше ничего пред собой не видел. Он еще не знал, что зимний нешуточный мороз сковал в ночь реку, и шитик, единственная надежда путников, до весны вмерз в толщу льда. Прохор встал с земли и, молча, нога за ногу поплелся на утлый свой корабль. Он не почувствовал, как его, разогретого палящим теплом костра, вдруг охватил мороз. Юноша, словно лунатик или умирающая кошка, бес- сознательно залез под крышу, в самый темный угол шитика, уткнулся головой в мешок, где леденели жалкие остатки сухарей, и горько, взахлеб заплакал. ГЛАВА XIV. СУГРОБЫ. «ДАВАЙ, ПРОШКА, УМИРАТЬ...» СЫТНЫЙ УЖИН. ПОСЛЕДНЯЯ СТРАНИЦА. СЕМЬ ВОЛКОВ. ЧЕРКЕС ТОЧИЛ КИНЖАЛ... БУРЯ. «А НУ,»— ВЗМАХНУЛ КИНЖАЛ... В ЭТУ БУЙНУЮ БУРНУЮ НОЧЬ... Весь день Ибрагим рыскал по тайге. Никаких следов человеческих, ни остатков тунгусского стойбища: коварный тунгус—как в воду. Тайга была безжизненна и молчалива, даже белок не видать. Мороз крепчал, щипало уши Ибрагим туго завязал башлык. Как дикий олень, не