Сибирские огни, 1928, № 4

— Вылазь... Перезимуешь. Пойдем тамгам... Эге... — Мы плыть хотим!—крикнул Прохор. — Сдохнешь,—спокойно сказал тунгус, и стал усиленно раскуривать трубку. — Ведь, недалеко. — Да-а-леко. Мозор ужо, синильга. Пурга... Эге... Самый смерть. — Проводи нас до Крайска. Сколько хочешь, дам. — Нет... Моя не хочет... Мало-мало дожидай весна, тогда можно... Вода большой живет, бистерь... Пять дней дотрет. Крайск—на другой реке стоит. — Бойе, голубчик, ну, милый,—нежно заговорил Прохор, взял тунгу- са' за рукав, ласково по-детски смотрит в его узкие, прищуренные глаза.— Бойе, мать у меня там, на родине... Отец... Мать умрет, подумает, что про- пал я. Ради Бога, бойе, проводи нас. — Нет, моя не хочет... — Зарр-эжу!!—вдруг гаркнул черкес и, схватив тунгуса за шиворот, взмахнул кинжалом. Тунгус сразу на землю и, обороняясь, заслонился вскинутой рукой. — Иди! — Куда тащишь? — Иди!! За ужином ничего не говорили, на душе у двоих был праздник, у третье- го зачинался нежданный страшный сон. Тунгус не притронулся к пище. — Нэ скучай, Прошка,—тихо ворчал Ибрагим, подталкивая юношу в бок.—Доведет... Реку знает. Прыказать будэм. Тунгус свирепо на них посматривал, озирался на утонувшую во мраке тайгу, посвистывал тайным призывным посвистом и что-то зло бубнил. Про- хор пробовал заговорить с ним, но тот тряс головой.—Моя 1 не понимает,—и упорно молчал. Черкес уложил тунгуса спать, он крепко скрутил назад его руки верев- ками и привязал к стоявшему у самого костра дереву: — Попробуй, убеги теперича.—И вновь погрозил кинжалом:—Эва!. Цх!.. Темнобронзовое лицо тунгуса плаксиво морщилось, он пофыркивал но- сом и говорил сердито, отрывисто: — Пошто злой?.. Худо злой... Пошто мучишь! Эге... — Эва!—(грозил черкес кинжалом. — Доплывем, бойе, до Крайска,,всего тебе дам: чаю, сахару, пороху... — Дурак!!—крикнул тунгус и весь ощетинился, как рысь.—Дурак!! Как моя назад попадиль будет?! Как бабу бросать будет?! Баба здесь, олени здесь, все здесь... Пожальста отпускай, пошто крепко путал? Тьфу! Он рвался, грыз зубами веревки, и, в бессильной злобе, горько завыл на всю тайгу. — А это видышь?—сказал Ибрагим плутоватым голосом и, прищел- кивая языком, стал наливать спирт в синий пузатенький стаканчик. Тунгус вдруг смолк, глаза заблестели и,—словно сбросил маску,— заплаканное скорбное его лицо во всю ширь заулыбалось: — Эге! Винка! Винка! Дай скорей! Дай твоя моя.... Само слядко.—Он весь, как горький пьяница, дрожал, пуская слюни. — А поведешь нас? — Поведешь! Как не поведешь. Т воя-моя... Само слядко. Давай еще скорей!.. Как не поведет, конечно, поведет... Вот только утром он сходит в свое стойбище, захватит с собой припас, захватит ружье, велит бабе одной коче- вать, велит ей белку, сохатого бить... Поди, он тоже человек, он понимает...