Сибирские огни, 1928, № 4

— Скоро зима, мотри... Вот-вот и мороз хватит. Здесь самый сивер жи- вет, самый студеный край наш... Паря, не шути. — Теперя быстрина пойдет, подхватит шитик-то во как!—возражал Никита, выпрямляя свою сутулую широкую спину. — Какая же, братец, быстрина? На перекатах еще туда сюда, ну а в плёсая-то? — Под-д-хватит,—стоял на совем Никита.—Ты, Спирька, трусу пра- зднуешь. Прохор спросил: — А сколько считаете верст до устья? — Тыщи полторы. — Порогу, паря, берегись...—сказал девяностолетний Спирька.—Порог свирепый, живо в глыбь утянет, твой шитик е щепы расшибет. — Река сама себя укажет, знай не зевай. На все воля божья, ничего,—и дед Никита пристально поглядел на Прохора побелевшими от старости глазами. Ибрагим меж тем до поздней ночи ходил из избы в избу, искал провод- ника. Но ни один человек плыть не соглашался: — Какая неволя? Лучше дома умереть, чем на прямую погибель ехать. Ибрагим давал сто рублей, давал двести, но все упорно отвечали:—Нет. Избрагим изрядно приуныл. Ночевали на земской, а шитик караулил нанятый за стакан вина пью- щий мужик. На дворе по-осеннему холодно, ветер завывал в трубе, и стекла от кипящего самовара сразу запотели. Путникам приятно было сидеть в те- плой избе, укрывшись от непогоды. — Может, последнюю ночку так,—грустно сказал Прохор. Ибрагим молча, сосредоточенно пил чай и вытирал потную лысину гряз- ной тряпицей. — Ты, Прошка, не захворал ли? — Нет,—ответил Прохор,—а так чего-то... Он вспомнил о доме, о родителях. Захотелось приласкаться к матери,— она так любит его, так бережет, угощает малиновым вареньем... С каким бы удовольствием с'ел он хорошую долю сладкого пирога с густыми, густыми сливками, или тарелки три киселя из облепихи. Так наскучили эти сухари, эта рыба, это оленье мясо, все одно и то же, сегодня, завтра. Разве бросить все к чертям? Нет, взялся за дело—делай. Ветер толкался в утлые рамы, плохо вмазанные стекла уныло дребез- жали и попискивали, как издыхающие комары. — Ты, Ибрагим, о чем думаешь? — Ни о чем. На самом же деле думы Ибрагима были мрачны. Его охватило сомне- ние. Куда плыть, зачем? Ведь впереди ни одного жилого места, безлюдье, дичь. Кого же Прохор будет там расспрашивать? Это шайтан, а не отец! Зачем он послал сына на такую явную погибель? Лампа горела тускло. На печи сидел жирный кот, от безделья он умы- вался и посматривал на незнакомых желтыми, как осенние листья, глазами. Вошел, пошатываясь, босой мужик-хозяин. Черный, лохматый, растрепанный, словно после драки. Он рыгнул, поскреб поясницу, сел на пол и стал что-то говорить. Но во рту будто каша,—мямлил, и выговор он имел странный: ска- лы называл «школы», «сохатый шол» у него звучало: «шохатый сол». Гну- саво и тягуче рассказывал про медведей, про их повадки, как охотники запи-