Сибирские огни, 1928, № 4

Прохор вопросительно, с внутренней дрожью взглянул на него: — Ну, и что же? — А то, что не шибко-то накликай ее. Избави господи: прицепится— с ума сойдешь. Такие-то, сказывают, по ночам кровь сосут. Ежели будет ма- нить тебя, ты больше молитвой. Бывало случаев разных много. — Ерунда какая,—овладев собой, презрительно ухмыльнулся Прохор. Фарков купил лошаденку и верхом уехал в тот же день. Прохор с Ибрагимом осиротели. Ербохомохля—маленькое захудалое село. Есть деревянная церковь, но колокола ее давным-давно безмолвствуют: пятый год нету постоянного свя- щенника, лишь раз в год приедет благочинный, отпоет на погосте всех огулом, кого зарыли в землю, окрестит ребят, потом пойдут своим чередом веселые свадьбы, благочинный как следует дорвется до дарового угощенья и, весь опух- ший от вина, возвращается домой. А в народе—горький смех, глумленье, истинные слезы: верующий стал невером, маловерный на все рукой махнул: «обман, мошенство». Жители в селе Ербохомохле—старожилы. Предки их перекочевали сюда из Руси еще при царе Алексее Тишайшем, частью беглые от крепостного пра- ва, от солдатчины или осевшие тут казаки, что отвоевали когда-то земли си- бирские. Теперь добрая половина жителей занималась звероловством, часть— допотопным способом ковыряла землю, что-то сеяли и были в полной кабале у суровой обманчивой природы. Остальная же часть, не малая, были ставлен- ные жулики. Они обманывали соседей, друг друга, отца, брата и кого придет- ся, по преимуществу же беспомощных, простодушных тунгусов, в большом числе ежегодно собиравшихся сюда с богатейшими дарами тайги на ярмарку в день зимнего Николы. Приезжали на эту ярмарку и тароватые купцы из ближнего городишка, торчавшего где-то за полторы тысячи никем не мерен- ьых верст. Приезжал и сам господин становой пристав—око царево—и уряд- ник, а то и пастырь на случай духовных треб. В сущности это не ярмарка, а денной фабеж, разбой, разврат и пьян- ство. Почти никто не уходил отсюда цел душой и телом. Были изувеченные в драке, вновь испеченные покойники или приявшие лютую смерть от лютого мороза—оберет торгаш до нитки, даст в дорогу огненной воды—вина,—об- трескается тунгус, замерзнет, все следы скрыты. Были потерявшие от горя рассудок и на всю жизнь ставшие калеками, были награжденные дурной бо- лезнью или чем-нибудь в том же роде. Всяк уносил обратно Б тайгу проклятия на русские порядки, на судьбу, на жизнь—эх, лучше б не родиться, будь прокляты мать с отцом! Начальство же проявляет показную деловитость: кричат, распекают, пишут протоколы, грозят торгашам тюрьмой—актеры не без дарований,—в конце же концов, набив «в честь благодарности» торбы соболями, в веселых мыслях спешат домой. Все это и многое другое Прохор узнал до тонкости от крепких, хоро- ших старожилов, его книжечка с записями пухла—подшивал листки. Он зашел к братьям Сунгаловым, почтенным старикам. Старшему— Никите—древнему, как седые волны, было сто шесть лет, что не мешало ему владеть крепкой головой. Он сказал Прохору: — Поезжай. Ежели планида у тебя счастливая, доплывешь. А нет, так и в лужине, браток, потонуть можно. Всякому свое указано. Младший же, девяностолетний брат, которого Никита называл, по ста- рой памяти, Спирькой, предостерегал Прохора: