Сибирские огни, 1928, № 4

бодно этот гостеприимный, ласковый народ. Или вот еще: та сопка, на верши- не которой он был утром, оказывается, имеет в себе медь. В его руках кусок металла, найденного стариком в каменном обрыве сопки. Старик проговорил- ся также и про золото, тунгусы знают, где оно родится, но не хотят сказать, а то придут, мол, русские и повыживут из тайги все их племя. Нет, лучше пусть лежит в земле! Кончено! Прохор будет здесь работать, проложит широкие дороги, оживит этот мертвый край, разделает поля, а главное—схватит вот этими руками реку и выправит ее всю, как тугие кольца огромного удава. Обязатель- но, обязательно все будет так. Прохор Громов только начинает свою жизнь. О, погодите! Лицо юноши в эту минуту казалось суровым, меж бровями легли глубо- кие складки, и старческие приблудыши-морщины протянулись от углов губ. А все-таки, как хороша эта девушка! Вдруг он женится на ней... Мать, наверное, согласилась бы, а вот отец... Во всяком разе—вернется домой—по- говорит. Ну, и чудак этот старик тунгус. Славный старик, хороший Разыскал спирту, напился пьян, угостил Прохора и все уговаривал его остаться в тайге с его дочкой. Хвалил ее на все лады, а, подвыпив, строго приказал дочке раз- деться: пусть бойе посмотрит, ничего, надо показывать товар лицом. Пусть. Когда старик стал кричать на девушку и махать кулаками, та с хохотом вы- бежала вон и больше не возвращалась. А старуха ударила его в лоб замазан- ной тестом ложкой, старик заплакал, лег возле костоа и, свернувшись кала- чом, тотчас же уснул. Лицо Прохора вновь стало юным. Он лежал, закрыв глаза, на губах улыбка. А думы безудержно уносили его все дальше, дальше. Тишина. Всплескивают весла. «Должно быть, шитик». Нет, это камыши шумят. Нет, соболь крадется к задремавшей птице. — Боке... Проснись, бойе... Прохор открыл глаза. Склонившись над ним, сидела девушка. Малень- кие яркие губы ее улыбались, а прекрасные глаза были полны слез. — Значит, хочешь уйти, покинуть? — Да, хочу...—сказал Прохор и ему стало жаль девушки.—А может быть останусь. Поплывем с нами. — Нет, нельзя... Я в тайге лежу. Меня караулят. — Что значит—лежу? Кто тебя караулит? — Шайтаны,—сказала она и засмеялась печальным смехом.—Еще ка- раулит отец. Она совсем, совсем хорошо говорила по-русски, и голос ее был нежный, воркующий. Прохору лень подниматься. Он взял ее маленькую руку и погладил. — Как тебя звать? — Синильга. Когда я родилась, отец вышел из чума и увидал снег. Так и назвали Синильга, значит—снег... Такая у тунгусов вера... Звезд на небе было много. Но самоцветных бусинок на костюме девуш- ки еще больше. Прохор ласково провел рукой по нагруднику-халми. Грудь девушки всколыхнулась. Она откинула бисерный халми и прижала руку юно- ши к зыбкой своей груди: — Слушай, как бьется птичка: тук-тук!—Она совсем близко загляну- ла в его глаза. Нашла его губы, поцеловала.—Бойе, милый мой,—в голосе ее укорчивая тоска, молящий стон. Прохору стало холодно, словно метнуло на него ветром из мрачного ущелья. — Вот, лягу возле тебя... Обними... Крепче, бойе, крепче!.. Согрей ме- ня... Сердце мое без тебя остынет, кровь остановится, глаза превратятся в