Сибирские огни, 1928, № 4

И рукой поводит кругом, точно на сыщиков показывает. Потом залпом выпил два стакана медовухи. Это для смелости видно. Наверное и самому страшно этих сыщиков,— думает Симка. Дядя Гаврил совсем скорчился, может от горя, а может от урядниковых разговоров. Только Пантюха пуще потчует урядника Гаврилиным пивом и кроет по ма- тушке всех воров. Шибко он на них зол. На другой день опохмелился урядник и отправляется к себе домой. Дядя вьется около него. Прощается, просит: — Не оставьте ради бога, премного благодарственны будем... Тронули лошади, а дядя все еще вьется около кошевки, поддерживает ее за кряслины: — Не вывалитесь, ваше большое благородье. Симке чудно: на ровном месте, как же он вывалится? Тут даже камариного ухаба нет, а дядя боится. Чудно!.. XI. Дни замелькали буранным снегом. И чем больше Симка живет, тем быстротечнее время. Подрос Симка. На парня похож. Парень—не парень, а нолпарня есть. Перемены за это время случились всякие. Прошку в солдаты забрали, а в Забоковку приехала учи- тельница с бумагами и в доме Симкиной мамки школу открыла. Ожил дом. А в течение этого времени Симка образованье свое кончил у сельского писаря. Говорил Симке писарь: — Парень ты деревенский и больше ничего. Хотя и мал ты еще, а девки на тебя целятся. А что толку? Какое такое обхождение ты знаешь с женским полом... А? В. городах ученые люди другим коленкором обходятся. Там прямо: люблю и умру, пове- шусь, да зарежусь!.. Вот это—любовь! А вы что?.. Щупаете своих девок, и без всякой культуры. В городах—о-о!.. Заноют, примерно: «Накинув плащ, с гитарой под полою, к ее окну приник в тиши ночной»... Сердце трепещется, душа просится ввысь... Хочется Симке звездануть писаря но уху: вот тебе и плачь, реви сколько хочешь... А Симке вешаться да резаться не из-за чего—мал еще. Но к словам Писаревым прислу- шивался. Все-таки ученый он. Польза, может, будет. ... К дяде все приезжал урядник; пил пиво, принимал гостинцы—гуся, порося, мед. II по-пьяности все кричал насчет сыщиков. Приезжала с ним и его баба-урядничи- ха. Тоже медовуху маленькими стаканчиками пила и расслабленным голоском, как боль- ная, говорила непонятные заграничные слова: — Ейн, цвейн... — А муж-урядник отвечал ей: — Дрей, фир... Пойми, что они лопочут. Ученые, черти! А слова эти Симка записал на бумажечку, для памяти: узнать у учительши, про что говорилось ЭТИМИ словами. А по вечерам, помолившись богу, Гаврил вздыхал о грехах людских, о божьем промысле и потихонечку, будто ненароком, выпытывал у Симки: — Как же это у тебя в прошлы годы завертка-то порвалась?.. Против могилок-то? Не понимал Симка, для чего выпытывал дядя. Думал, что все еще жалеет дядя ре- . менный переметник, испорченный на завертку к оглобле, и отвечал спроста: — Порвалась и порвалась, бог с ней. Другую сделали... — То-то бог, бог—он все наши дела знает. А людям не покаешься—от бога вдвойне кару примешь. — За завертку-то? — Не за завертку, а за грехи... Когда плотники застучали топорами, зафуговали фуганками, стати сколачивать парты, и дом Феклин, пустовавший, под школу налаживать. Симка. придя туда, мрачным