Сибирские огни, 1928, № 4

А сам такую смехотворную рожу скорчил, что все трое слушателей—Симка, Матрена и Машка—со смеху покатились. Куда вся грусть пропала! Перевел Прошка свою музыку на плясовой лад, ну и пошло! часто слушал Симка Прошкину бандуру, но таких перезвонов не приходилось слы- шать. В кураж вошел, должно быть, Прошка. Стих должно такой напал на него. Бала- лайка чуть слова человечьим голосом не выговаривает, гудит, гудит, как сто ветров, а потом перескочит п, как соловей, россыпью застренькает; а потом снова на грустное по- вернет, но только на миг, и снова раскатится—точно в ней бесенята захохочут. Не вы- терпела Матрена—лебедицей поплыла в пляс. А Симке где уж вытерпеть!.. Такого тре- пака откалывает, что половицы звенят. Утром прибежал Симка к Гавриле, пал ему в ноги и просит: — Дядинька, родимый, прости меня за все... Прости ради бога! — Да ты чо?.. Чево простить-то?!.. — Прости за пакость нрежгаою, прими меня к себе жить. Не хочу я с мамкой, лучше буду у тебя работничать... Прими ради Христа... Рад Гаврил, просиял. Без совета Гаврилинова вышла Фекла замуж, обидно ему было. — Родных дите в чужи люди ведет!.. Задрала подол-то, бежит куда глаза гля- дят!—ругал Гаврил Феклу в людях. Жалел будто ребят, а заодно жалел, может, и покосы, которые Фекла отдавала Гавриле по нужде своей из половины. А теперь покосы эти в общество отойдут. Теперь, когда Симка прибежал к дяде с такой просьбой, вовсе возрадовался Гаврила. — Ну-к что ж, живи, нашей ведь крови-то, не выгоню. Женю, когда вырастешь, надел дам. — Еще, дяденька, вот что...—замялся Симка:—Когда я большой вырасту, от- дашь мне Рыжанку?.. Уж шибко он баской... — Рыжанку?.. Да ведь он состарится к той поре... Ну-к что ж с тобой делать-то, хорошо будешь жить, отдам... Многие деревенские жалели Феклу и дивились, почему Симка удрал от нее. — Порченый он у тебя все-таки,-—толковали бабы.—От добра убегает... От мужа твоего, умника, красного солнышка... IX. Зима. Высоко несет голову рыжий молодой жеребец. Грива блестит, точно кашемирная. В глазах—огонь. Ноги—не знают устали. Лежит Симка на заднем сенном возу, любует- ся жеребчиком. Помнит он его маленьким жеребеночком. Помнит первую с ним встречу в далекую буранную осеннюю ночь. Колокольчик—дзинь, дзинь, дзинь. Сани тоже унылые песни поют потихонечку, с боязнью. А в лесу вокруг мороз разгуливает: щелк-пощелк, щелк-пощелк! Вот вся и музыка. Тоска! От этого и затянул Симка громко, голосисто: На горе кусты густы, Под горой барашки... — Си-имка!..—кричит Петька с переднего воза. — Чо? — Чирей на плечо, вот чо! Волков пужаешь!.. — Ну-у, волков!.. Опять Петька труса празднует. Сердце в пятки ускочило. Трус он. Хотя Петька старше годами и в роде хозяина приходится, а трусливее Симки-работника.