Сибирские огни, 1928, № 4

надел, перекрестился при этом. Осекся и этот. Высыпал из пистонницы все пистоны, выбрал другой формы. Одел. Щелкнул выстрел, и рябчик затрепыхался под калинником. — Ага.—думает Симка,—на нечистую силу надо до трех раз сменять пистон. Теперь будем знать. Только подумал он так, а рябок зашеборшал, зашеборшал крыльями, побежал, потом вспорхнул и полетел. Жуть взяла Симку: — Ну, не быть добру, что тут делать?.. Унылый он шел домой и, тяжело раздумывая о настоящем, вспоминал прошлое. С тех пор, как дядя Пантелей зачислился в Снмкины враги—времени промелькну- ло не мало. Дядя Гаврил два раза сменил отрывной календарь. Прибавилось у него еще две картинки из-под календаря. На одной из них нарисована городская девица иль баба (точно не знал Симка), с голубем в руке. Голубь этот нахохлился, как в стужу, а бабе весело. Только не нравится Симке это веселье: бабе игрушки, а голубку слезки! Рас- сказал Прошке о своих сомнениях насчет голубиной грусти. — Это ученый голубь,—отвечает Прошка:—и не грусто ему, а дремлет он в роде. — То-есть, как ученый? Грамоту знает?—недоумевает Симка. — Зачем грамоту. У него своя наука—голубиная. Обучен он по воздуху летать, куда ему прикажут. Выпустят его из клетки и полетит он куда следует, а йотом снова вертается домой... Письма иногда носит. — Письма этой бабы, значит? — .Может и бабьи, полюбовные. Это им очень хорошо. Прилетит к сударчику или к сударке, вручит писульку и готово. Свекровь иль мать и не подумают, что за голубь таком. Ц снова Симке чудно: — Не жизнь у них там, а чудо какое-то!.. А Симкина жизнь? Помнит хорошо тот день, когда в колдовстве покаялся. Когда каялся, думал— лучше будет. А прогадал! Какой там лучше: обзыванъе да насмешки, укоры да обход Симки товарищами. Это, Симке, не шутка!.. Иной раз невтерпеж станет. Прикусит он губу, поглядит искоса на своих домогателей и уйдет к своим любимым петлям да ло- вушкам. Сознает Симка, что большие ему всю жизнь испакостили: дядя Гаврил, да еще дядя Пантелей От них самое главное зло. Но больше обиды от Пантюхи. Бывало пойдет Симка к старице*) жерлики на налимов расставлять, Пантюха тут как тут: — Мое здесь место. Занротоколено оно. Не суйся сюда! Не знал Симка. что значит з а п р о т о к о л е н о , думал, что наговорено, наколдовано в роде, и приходилось потому уступать. — А где не запротоколено?—спрашивает Симка. — У матери... вот где!—срамно ответит Пантюха. За такие слова на том свете его обязательно лизать заставят горячие сковороды, а на этом свете приходилось уступать. Хорошее видел Симка только от бабушки, а больше того от Прошки. Дрова даже рубили вскладчину. Симка с Нюткой вдвоем, а Прошка один. А дрова поровну. И обиды не было. Гаврил хотя и не бил теперь Симку, но никогда прямо в глаза не глядел. Тяжело было Симке—вздумал он примириться с дядей. А для этого надо, чтобы дядя почувствовал, что Симка большой. Мамка не раз говорила: «Сиротское житье, да еще с матами ребятами,—не жизнь, а каторга». Потом, когда Гаврпл был в веселом виде, заговорил с ним Симка: — Жаль мне. дяденька, мамку-то, смучплась она с нами, сиротами, вконец... Каторжное же, все-таки, сиротское житье, что ни говори... Посмотрел Гаврил на Симку такими глазами, будто молвить хочет: «не из тучи гром гремит, а из навозной кучи дым дымит», и говорит: *) Старица—старое русло реки.