Сибирские огни, 1928, № 4

• — Маманька, родимая, прости, ради бога, не буду больше! — Да чо не будешь-то? Опять напрокудил чо-то? А? Рассказал Симка, как он через пиво хорошую грамоту достигал. Гости расхохо- тались, и мать повеселела—-не бьет. Но грамота застряла. А все же—писать лучше стал. Только некогда учиться: работы прибавилось. Один он мужик во всем хозяйстве, а бабушка еще придумала ра- боту: каждую неделю по субботам стала заставлять чистить медные складни икон. Раньше чистила их мамка, а теперь бабушка не стала ей доверять. — У тебя душа-то безп>ешная еще, чисти-ка, Симушка!—говорит ему бабушка. — А разве у мамки грешная? — У больших у всех души грешные. — А недавно у мамки лошто не грешная была? — Так уж... Про то господь ведает... Господь ведает? И Симке хотелось знать. Чем больше вырастал Симка, тем реже гладила его но голове мать. Реже приголубливала. Знал Симка, что жалеет его мать, может даже и любит, а гладить перестала. Оттого это, наверное, что с каждым днем Симка делался своенравнее, дичился людей и боялся мамкиных побоев. Однажды вечером, когда мамка подоила коров, унесла молоко на молоканку, квашню замешала и, поужинав, стала разбирать постель для спанья,—подошел к ней Симка. Не глядит на нее и грустным голосом спрашивает: — Отчего, маманька, у тебя душа грешная стада?.. Иконы нельзя стало тебе чистить? Увидел Симка большую перемену в матери на этот раз. Сжалась она как-то, посмотрела на Симку такими глазами, будто видит она его впервые. Этот взгляд ца- рапнул нутро Снмкино, и опять какая-то непонятная жалость к матери явилась. Отве- тила Фекла: — Ну, чо еще спросит! А глаза в сторону. Сунул свое лицо в подушку и еле удерживает волнение в гру- ди. Криком хочет вырваться наружу. Мамка не уговаривала его. Ушла на улицу и долго сидела там на иредамбарье. Видел ее Симка сидящей там, знал, что не любит она бездельничать, сидеть попусту, и почуял, что горе она переживает, какого не было до этого времени. В Симкину душу заползло сомнение и обида за мать. Такая же обида появлялась в Симкинои душе каждый раз, как к мамке приезжали из разных мест вдовцы свататься. Не любил он этих людей, казалось, что обижают они мать. Приедут, рассядутся, как до- ма. Хозяйством, скотом, золотыми своими руками хватятся. Никаких золотых рук у них не было. Еще хуже Симкиных и мамкиных. Противными казались Симке эти вдовцы. Обиднее всего то, что мать не выгоняла их, а будто рада. Угощает их пивом, стоит перед ними, как перед святыми, губы бывало сжимает плотнее, низко им кланяется. Хотя отказывала она всем, а обидно Симке: унижалась мамка перед ними. Бабушка говари- вала, что хотя и век замуж не идти, а женихов привечать надо... А зачем? Замуж не идти, а привечать—чудно! Так и теперь. Видит Симка—мать на предамбарье сидит, тяжелые какие-то думы думает. Раскинул потник*) около лавки, бросил подушку и лег. Шабуришко**), накинутый сверху вместо одеяла, прижимается к Симке, будто успокоить его хочет. Не спится. Голбчик пустой: бабка не спит на нем, тягаться уехала. На полатях посвистывает носом Нютка, а Симка все ворочается. Наконец, заснул неспокойным бредящим сном. И снились ему все чужие люди, незнакомые, ласковые, но противные. Казалось, ему, что ласкаются онп, чтобы обмануть и напакостить. Вцепился Симка за *) Потник—войлок, кошма. **) Шабуришко—шабур—домотканная шерстяная верхняя одежда.