Сибирские огни, 1928, № 4

— А ты чахотошна?.. Снова расхохоталась толстая пуще прежнего. Подошла к ник мамка и спрашивает: — Чо, поди, напрокудил этот дурачина-то? Вы уж не посудачьте, благородная госпожа, он у меня без отца растет, некожу учить-то. — Да, он бойкий у вас. И не дурной. Умница! Надавала толстая конфет, шоколаду. На шоколад Симка два туеса бабок наменял и все чечки у ребят скупил. Первые дни отбою не было американке от Сипи. Как, да что, да почему, да отчего? А она, нехристь, по-русски лопотать-то может чуть-чуть! Для Снмки совсем непонятно. Об'ясняла больше все русская. Узнал от нее, что в Америке на машинах ездят. Жалко стало Рыжанку: не в почете, значит, Рыжанка будет там... Потом русская такой наказ Симке дала, от которого вся Симкина жизнь пере- вернулась. Не стал Симка в бабки играть, не стал к Прошке ходить насчет общественных дел толковать, даже прикормки на колонков в зиме не стал расставлять—все забросил. Сидит по праздникам и в будни—в досужее время—в амбаре на подлавке и что-то делает, а что—никому неизвестно. Спрашивала мамка не раз: — Чо ты копошишься так?.. — Бич волосяной плету! И показывает: верно—бич. — Тихо чо-то плетешь, одно колено только заплел... Смутился Симка, но вывернулся: — Потихоньку, ладом, чтобы крепче было—на всю жизнь. — Ну, плети, плети, сирота моя горемычная. Все пригодится. Эх, Симка, Симка, гляжу я на тебя—уж больно ты дикой растешь. В роде бог умишком не обидел, а все пучешаришь чо-то. Подсела к Симке и гладит его по голове. А Симка, как на иголках, юлит. — Чо вертишься? Не хошь с матерью побеседовать? Сердишься, что била? Не бью, ведь, теперь... А бить-то бы надо. Учить вот зимой буду: псалтирь в руки, и по- читывай. Может батюшке Василию на клиросе поможешь, все пригодится. Симка по-церковному знал четыре буквы: бабушка уже начинала его учить. Грамотейка она по-славянски. А светскую грамоту не любит, как чорт ладана. Но читал Симка эти четыре буквы по-своему: Аз буки, аз , Головешка пала в таз. Ер еры, упал с горы, Рцы из азбуки свалился. А архангел удавился... Долго Симка складывал эти слова, но одно по одному сложил и теперь частенько почитывает их в таком виде. Приезжал из своей заимки дядя Пантелей, тот самый, про которого Прошка го- ворит, что умеет богатым быть. Приезжал и удивлялся: — Чо тебя, Симка, не видать нигде?.. К нашим ребятам перестал ходить. Ждут они тебя. Где, говорят, агличан, чо не идет? Сидишь все дома, как монах! Или прошло- годней валежиной всю прыть отбило?.. Потом рассказывал: — Говорят, в Ермании жил один немец, который заперся у себя в доме и три года не выходил, все что-то потаино делал. А когда прошло три года, вышел из комнаты и пришел к царю ихней империи:—Часы—говорит—гаки сделал, с пшеничное зерно. Колесики в них меньше комариного носа, а винтики таки маленькие, что в подзорную трубу только можно рассматривать. Сколько диковины-то было! У-у-у! Этот дядин рассказ Симке—что масло в огонь!