Сибирские огни, 1928, № 4

— Кроме Гаврилы некому взять деньги!—грешила бабушка:—Он один знал копилку, он и взял! И с тех пор пошла тяжба. Сначала ругались, потом стала бабушка ездить по су- дам. II у кого только она не была! Крестьянские начальники (сколько их перемени- лось!), мировые судьи, окружной суд—все знали бабушку. А про волостных и говорить нечего—надоела. Ездит и ездит по судам—везде ей отказывают. Прошенья не стали даже принимать, а уему бабушке все нет. Много, видно, денег-то было. Да и как не быть деньгам: продадут воск, продадут мед, лен, орехи—все в копилку, все в копилку. Нако- пила, должно, много, вот и тягается. Прозвище от деревенских получила—«аблакат». А бабушке хоть бы что! Запрягает или оседлает Каурку (а Каурка чуть не одногодок с бабушкой), прихватит туес меду, прошенье—за пазуху и покатит опять. Научил ее кто-то показать крестьянскому начальнику Феклиных сирот. Жалостли- вый, говорят, может сдобрится и решит дело по закону. Конечно, Нютка мала. А Симка самый-то дельный. К той поре ожил он от чирьев и простуды. Всю зиму пролежал, обвязанный тряп- ками, и думал о воле. А когда в солнечный весенний день вылетел на улицу, подняли его ребята насмех: агличаном дразнить стали. Петька Гаврилин смеется: — Ты в хворости все в Аглию каку-то собирался путешествовать. Говорил Симке писарь, что есть такая страна, куда богатые люди ездят путеше- ствовать. Про это видно и турусил. Теперь, когда взяла бабушка Симку с собой, он и про насмешки забыл. Оседлали Каурку. Симка за загорбком у бабушки сидит и думы думает: — К крестьянскому поехали, значит? Так, Ладно. А вдруг говорить с ним придет- ся? На ихнем, благородном языке Симка знает только одно слово—«почтеннейший». У писаря подслушал это слово. Ничего, может и это слово пригодится. — А почему он крестьянский начальник?—выпытывает Симка у бабушки. — А набольший он над всеми крестьянами, главный он... Как, примерно, я в семье самая старшая... Учен он шибко. Все на свете знает. — А деньги у него тоже воруют? — Молчи, пострел! , — А глухарей он знает как ловить? — Господи! Чево ты это придумал! Разве его это дело? Поди не мужик он. — А чего он еще «все знает»? Молчат. У бабушки свое, у Симви'—свое: «почтеннейший», как бы не забыть! Оставила его бабушка в прихожей; сама пошла к крестьянскому. Сидит Симка, не шевелится. Дух спирает: в какие люди-то попал, выше волостного писаря! Тут же, в прихожей, за маленьким столиком в бумагах копается парнишка. В пиджачке, За ухом карандаш, как у заправского писаря, а сам чуть больше Симви. Диво! Неужели и он бу- дет крестьянским? Смотрит на него Симка, Что за навожденье,—ровно Артюхин Карпа?.. — Э... почтеннейший... вы кто будете? — Мы? Писарь мы. — А откудова?.. Не Артюхин ли?.. — Те самы. Ого, какой важный стал! Даже не узнает Силки! — А про аглпчан ты знаешь? Карпа про аглпчан не знал и потому стал покорнее: — Слышал я это. А зачем ты приехал? — Тягаться я, с бабушкой вместе. Разговорились. Рассказал Карпа Симке: — В писарское обученье отдал меня тятька. Говорит: богатые мы, а благородных у нас нет. Иди, учись на благородного. Отучился я сначала две зимы в школе. Теперь здесь мы обучаемся. Очень тут сурьезное занятие.