Сибирские огни, 1928, № 4

— А бабы наряжены, как ангелы. На одной из них большой-пребольшой ворот- ник, весь из горностая сделан. Ух, сколько горностаев-то!.. Симка пытался подсчитать, но сбился со счету', потому что баба повернулась бо- ком, и весь счет пропал. С этой бабой собаченка, белая, как снег. На морде у ней ремен- ная решеточка. — Это для чево?..—спросил Симка у дяди Гаврилы. — А чтобы не кусалась. — А у бабы на рыле зачем решетка? — У бабы? От комаров должно быть!.. —- Зимой-то? Вот чудеса!—удивился Симка. — Это они от белого хлеба дурят,—об'яснил дядя. А вечером Симка не ел белый хлеб, все смотрел на дядю, как он кусал ситный и ждал, когда дядя задурит. А дядя с'ед и не задурил. Когда они приехали домой, Симка угостил белым хлебом сестренку Нютку: может только бабы дурят с него? Но Нютка с'ела хлеб и тоже не задурила, а просила еще. С тех пор прошло больше года, и Симка все это помнит. — Должно быть, только городски дурят,—решил про себя Симка.—Но и дурят- то по-благородному. Сами наденут на себя решеточку или заткнут руки вместо варежек, в лисью шкуру и идут, как блаженные. Чудные! Но вот куда идут бурундуки? Симкиному вопросу ответила тайга взрывами усиливающегося ветра. Прислуши- ваясь к боталу, Симка опустил голову и задрожал. Из глаз его полились горячие слезы. Симке было от чего плакать. Новые плисовые шаровары купленные только в эту весну, к пасхе—порваны. Надевал же он их всего раз пять. Хоть бы порвал дома, играю- чи—все лучше: побила бы мать маленько и перестала. А тут—такая беда: когда Симка отправился за коровами, мать наказывала снять эти шаровары и одеть пестрядиные, а Симка не снял,—ушел в них своевольно. Опустившись на землю, он сидел и уже не плакал. Его воображению казалось: коровы уже давно дома и мать стоит у заворок*) с вицей**) в руке, поджидает Симку... Хлестнула Симку по плечу, Симка изогнулся и с ужасом запричитал: «Ма-а-аманька, не буду, роди-пмая не буду, не буду больше, не буду!»... Вот она повалила Симку на землю, как раз на левый бок, увидела порванную штанину, остолбенела, а потом горестно и со злобою в голосе закричала: «Господи, господи, за грехи мои тяжкие наказал меня бог этим дьяволенком, пропасти на тебя нетути! Новешеньки шароварчики псвромсал, сучья башка!». И Симка дрогнул от безжалостных материнских ударов вицей и безумно завиз- жал, как поросенок под ножом... «Не кричи, не кричи, паскуденок проклятый,—пригова- ривает мать, чо, суседей хошь дозваться? защиту? Не крпш, не базлай!». А вица все чаще и чаще секла Симкино тело, нестерпимой болью впивалась в его гибкую детскую спину пиявкой... «Ой-ей-ей-ей!»—стонет и визжит Симка... II от этих нетерпимых дум слезы снова горячим ручьем потекли по его лицу. Маленькое тело подергивалось от горьких всхлипываний. Он сидел на корточках, дрожал, плакал, боялся. Близко, ох, как близко тяжелое Симкино горе... Истерзанный плачем Симка упал на землю, руками вцепился в желтые листья, в мелкую чащу, и приник к земле, ища у ней успокоения. Плечико изредка судорож- но подергивалось, но все реже, реже. И распластанный на земле, он мертвецки успо- коился, уснув тяжелым сном. И кажется Симке, что он летит в адскую пропасть. Вокруг него свищут ведьми и черти, свищут крыльями, хохочут. Будто целый буран из хохота поднялся—это Симка *) Заворки—звено городьбы, легко раскладывающиеся; служат вместо ворот. **) Вица—прут.