Сибирские огни, 1928, № 4

За год до войны, в «Омском Вестнике» я поместил повесть «Хохот желтого дьявола», где, описывая ужасы войны, затронул эти вопросы с точки зрения торговли человеческим мясом. Я предугадал ссору союзников. Мне было запрещено продолжать печа- тание под угрозой ссылки в Якутскую область. За эту повесть я, Антон Сорокин, зачислен в кандидаты на премию Нобеля, мне присуждена премия братьев Гайфун за киргизские рассказы. Бюст мой, работы Пожарского, находится в музее Зап.-Сиб. Географ. Обще- ства вместе с бюстом Потанина. В Сибири ко мне установилось какое-то странное отношение, немного ироническое, немного насмешливое, как к забавному чудаку. Случилось это потому, что я, увидевший, что поэт Тачалов торгует семечками и селедкой, поэт Худяков пишет вывески, писатель Всеволод Ива- нов был клоуном, а теперь наборщиком, Александр Новоселов долгое время был смотрителем в школе, я, увидевший, что сибиряки, уморившие с голода Щапова, не особенно ценят своих талантов, решил на благо будущих молодых писателей, об'явить бунт против всех тех, кто губил сибирские таланты. Я об'явил себя гением. Имел ли я на это право, .вопрос другой, так как в жизни я—самый скромный человек, не страдающий манией величия*). За какую цену я продался. Вся классическая дореволюционная литература была обличительной, и читатели привыкли к такой литературе. И потому меня не удивляют те десятки писем, в которых меня упрекают в том, что' я примазываюсь к советской власти и продался. Пишу агитки, когда уже почти все писатели не пишут агиток. Да, я не отрицаю свою продажность, я продался и, как хитрый чело- век, продался за весьма дорогую цену. Конечно, я не имею удобной квартиры, я вымерзаю на 5 градусах в кухне. Меня душит дым квартиранта Штеренталя, которому коммун, отдел построил плиту с нарушением строительного устава. Конечно, мои служебные дела не блестящи: после 15 лет службы в Здравотделе пом. бухгалтера—счетоводом, а на 15 году службы слышал от бывшего интенданта Клейнера: — Это вам не поэзия. Это вам, поэт, не агитки писать, идемте для об'яснения к начальству. И хотя не один раз приходилось солдафону садиться в калошу, но ведь это моя специальность усаживать зазнавшихся на подобающее место. На своем столе я вижу часто письма редакторов: — Не нужно агиток, пишите художественные произведения. Вы же старый писатель, вы можете писать. Но я хитрый, на то я и Антон Сорокин—я продался за дорогую цену. Конечно, все вы знаете, что киргизы вымирали со своим скотом на солончаках, а лучшие земли занимали переселенцы, и какой-нибудь Алим- жан или Джесыбай подтягивал ремень на животе и мог сказать: — Курсак пропал. Орочены, чукчи, вогулы, остяки, тунгусы вымирали от водки и нище- ты, обобранные жадными купцами. И вот тогда Антон Сорокин был обличителем. Это я кричал неуемным криком отчаяния, и в далеких, широких сте- пях, до Тургайских степей слышали этот крик. Все рассказы были криком. Нельзя губить инородцев. Это преступление. *) Курсив везде наш. М. Б.