Сибирские огни, 1928, № 4

Я смотрел на пальму и на юношу. Он шептался с девушкой. Смоляные косы струились по халату, розовые губы по-детски прыгали, черная родинка на щеке оттеняла румянец. — Потерпи, мой мальчик! Я подошел к окну. Внизу был двор. Он был глубок. — Ниночка,—в полголоса сказал юноша,—я хочу на солнышко. Они хотели заплакать, розовые губы, но плакать было нельзя. Смуглянка вонзила зубы в нижнюю губу и с усилием выдохнула: «По- терпи, мой мальчик!». Юноша переплел прозрачные пальцы. У него были, нежные и грустные глаза. Это были глаза обреченного. Я посмотрел на дно глубоко, как ко- лодец, двора. ... Смерть пришла иначе. Валентина Михайловна увезла Сорокина в Крым. На железном мосту через Омку я услышал: — Говорят, умер писатель Сорокин,—сказала своему спутнику дама в каракулях. — Какой же он писатель,—солидно возразил спутник,—Просто сума- сшедший. Дама грациозно поскользнулась, и спутник подхватил ее под руку. Мне захотелось зайти в киоск, чтобы срочно купить картон и напи- сать плакат о смерти Сорокина. Но я не умею писать плакаты. Мне при- шлось шагать к родным Сорокина, неся в мыслях невоплощенный плакат. — Дикий перец отцвел. В Москве умер крупный сибирский писатель Антон Сорокин;! ' Неприметно я очутился в приемной, уставленной кактусами. Коррект- ный и изящно одетый старик усадил меня в кресло. — Правда ли?—спросил я. Старик поднял на лоб синие очки. Глаза: у него были красны. — Правда!—сказал он тихо и опустил очки,. Я обежал комнату глазами. Кактусы тянули к солнцу дикую листву, канарейки щебетали в желтых клетках, вещи стыли на своих местах, Антона Сорокина не было. Я вспомнил фразу из его заявления в Сибкрайисполком по поводу ото- бранного и потом возвращенного дома: — Писатели умирают, дома остаются.