Сибирские огни, 1928, № 4

не ясна до конца и та, видимо, огромная борьба, которую приходилось вести Чернышевскому за осуществление самых элементарных прав личности. И в та- ких случаях обычно мягкий, деликатный, чрезвычайно внимательный к ка- ждому человеку, кто бы он ни был, не исключая и своих жандармов, Черны-* шевский делался резким, жестким и даже нарочито суровым и жестоким. Яр- ким примером может служить столкновение с жандармом Ижевским. Этот эпизод также уже неоднократно излагался, но его следует напомнить. Сущность его в следующем. Осенью 1872 г., т.-е. в первый год пребы- вания Чернышевского в Вилюйске, жандарм, приставленный для охраны Чер- нышевского, «донес» об его умопомешательстве. Это донесение тогда же мест- ной властью было протелеграфировано в Иркутск, а оттуда в Петербург. Основано это было на следующих фактах: Ижевский доносил, что с некоторою времени Чернышевский при разго- воре с ним выражает какие-то непонятные слова, «а в это время весь сам тря- сется, как-будто бы подвергнувшись полному умопомешательству»; заявляет, что ему зарезать человека ничего не стоит, стал сопротивляться тому, чтобы дом, в котором он находится, на ночь запирали на дамок, требовал письмен- ного распоряжения, на основании которого это производится, и однажды в 5 часов утра стал ломать замок железными щипцами и при этом кричал на свою стражу: требовал, чтобы Ижевский «делал ему при встрече фронт, как начальнику, или отходил от него в сторону», и что он, наконец, «желает быть каким-то начальником, которому бы все повиновались». М. Н. Чернышевский дает этому инциденту очень сложное и трудное об'яснение. По его мнению, Чернышевский не сразу понял, что с ним делают и на основании чего, вместо облегчения условий жизни, везут на север. Когда же, наконец, он понял, что сделался жертвой произвола III отделения, то не мог остаться хладнокровным и хотел «добиться признания этого произвола со стороны охранявших его лиц и требовал от них пред'явления ему письмен- ного распоряжения, на основании которого он посажен в тюрьму». Не получив его, стал демонстративно ломать замок у входной двери. По толкованию М. Н., он «демонстративно выказывал свою напускную свирепость, желая обратить на себя внимание высшего начальства и побудить его яснее выска- зать свое отношение к нему». Цель его была вполне достигнута,—продол- жает М. Н. Чернышевский,—«по крайней мере, в том отношении, что через несколько месяцев ему стало уже вполне ясно, что все принятые меры для стеснения его жизни исходили не от местных властей. Он понял, что его мечты разбиты и что его решили сгноить в Вилюйске» («Былое», 1924, V, с. 46). Об'яснение М. Н. Чернышевского вызывает целый ряд возражений. Едва ли Чернышевскому понадобился такой сравнительно большой промежуток времени (с декабря по сентябрь), чтобы убедиться в том, что он стал жер- твой произвола III отделения; едва ли нужен был для выяснения этого такой сложный и окольный путь; затем, как ни преувеличены явно факты в донесе- нии, все же они, несомненно, правильно выражают ту крайнюю степень раздражения и негодования, до которой был доведен Чернышевский. По предложению же М. Н. Ч—го, все это проделывалось им сознательно, в целях протеста и желания добиться истинных причин принятых в отношении его мер. Едва ли можно было рассудочно привести себя в такое состояние, а заниматься притворством было слишком не в характере Чернышевского, да и какая-то странная выходила игра или система. Наконец, у Чернышевского были и другие способы установить то, что его интересовало.