Сибирские огни, 1928, № 4

И старость, и младость уравнены здесь в правах мучений: —девушки и юноши. Но это должно быть еще- хуже, гораздо хуже, чем оно есть в действительности, Докажи это, сидящий на троне! Россия—хвали милосердие твоего царя! Первая часть оды окончена, тема дана. Фантазия поэта еще не погасла, но уже пролилась волна первых проклятий; лирическое потрясение чувств сменяется теперь более спокойным созерцанием: поэт получил, наконец, воз- можность думать над тем, что он видел. Это, так сказать, философское интермеццо, раздумье поэта, остановившегося перед адскими воротами, прежде, чем итти дальше 1 и пророчествовать в исступлении: Сыны человека, мужи, рожденные от жен, осмелимся ли мы Сказать, что грешат те, которые рискуют быть убитыми и не смеют щадить? Те, которые отдают свою жизнь, улыбаясь смерти, Те, которые считают жизнь ничтожнее вздоха во сне... Так: быть может, их жизнь или смерть смогут вдохновить Веру и надежду тем, которые умирают. Если мечта не становится действием, Смерь ничто, и жизнь ничто, и судьба ничто... У всех душ, которых любовь облекла в огонь ненависти, — Их созерцай, взвешивай, испытывай,—ты не найдешь ничего, Кроме мысли, горящей огнем и освещенной светом надежды. «На небе нет помощи», доказывает поэт, «земля не видит больше мирной звезды утешения, земля—ад, и этот ад .преклоняется перед царем» Все чудовища, развратители и убийцы целой Европы ободряют того, чья империя живет, чтобы увеличивать его огненную славу; но не все участвуют в хоре согласных ему хвалений; и в Англии найдутся люди, которые будут стоять за тех, кто вступит с ним в неравную борьбу: Здесь, где люди могут поднять глаза, чтобы приветствовать солнце, Ад отступает, пораженный до глубины сердца: ужас хуже ада Затемняет землю и сжимает сердце неба: жизнь знает колдовство, Содрогается, робеет и исчезает или, наполненная огненным дыханьем, Подымается красная, в вооружении смерти... Жалость, безумная от страстей, страданье, безумное от стыда, Взывают громко к правосудию, его темному имени. Любовь становится ненавистью ради любви: жизнь берет себе смерть в руко- водители. Ночь имеет лишь одну красивую звезду - тираноубийство. Таков вывод, к которому приходит поэт. Ему необходимо внушить его тем, к то в нем больше всего заинтересован. Вот почему и третья часть оды обращена к этим «безвинно томящимся» в земном аду и представляет собою проповедь к восстанию, революции, цареубийству. Поэт ораторствует, точно ,с трибуны, и обращается то к своей аудитории, то к властителям и судьям: Бог или человек, не медли: надежда не терпит промедления, Ударь и подвергни его, стенающего, вслед за отцом! Пади, о небесный огонь, и порази, как пламя ада, Чертоги, в которых обитают людские палачи, коронованные и лелеемые, Тех, которые притаились и дрожат, облеченные властью, Тех, всемогущих, которых ужас гнетет и гонит, Тех, которых жизнь отражает в страхе, жизнь их жертв, Тех, которых царствование есть разрушение, и чье слово—смерть, Тех, которых должна поразить человеческая рука, если божья щадит! Такие от сердец, иссушенных ужасом, как огнем, Поднимаются песни неутомимого желания.... «Долой царей! Напрасно промедление!»—в экстазе восклицает поэт. «Велите Александру II указать путь его сыну!». «Смогли ли бы мы т рица ть цареубийц? Показалась ли бы нам эта расправа с деспотизмом, столько вре- мени напрасно щадимым, незаконной и несправедливой? Нет, мы не осме-