Сибирские огни, 1928, № 4

На мгновенье музыка боя остро ожгла слух, резанула тяжело и тупо по Гривину вообще. Ему показалось, что он будто бы лежит на операционном столе, все его тело пара- лизовано, но он сознает, что его режут, кдомсают. Уже вынули сердце и бросили в сто- рону. Он видит его... Вон оно, живая точка, копошится в десяти, в двадцати, в сорока не больше, шагах от него!.. Как же так и как быть? Гривин сделал усилие, все в нем напряглось, наконец, понял: — Да это, наверное, комроты. Пойду к нему... Страх был побит. Гривин свободно шагнул вперед... § 12. УЧЕНИЕ О ЦЕПИ, Артиллерийский огонь угасал и со стороны противника даже быстрее. Паузы между смертоносными орудийными очередями все увеличивались. Над цепями реже виз- жали незримые и стремительные крылатые. Гривин лежал в интервале между двумя красноармейцами. Когда он вполз в этот интервал, красноармеец справа узнал его, бросил ему лопатку и добродушно крикнул: — Окопайся, товарищ командир! Перевернулся на другой бок и открыто сообщил соседу: — Комполк в цепь пришел! Передавай дальше! Красноармеец слева узнал Гривина, повидимому, не сразу. Он некоторое время смотрел, как Гривин рыл лопатой снег, когда же узнал, встал на колени и тоже прокри- чал соседу: — Командир помогать пришел! Гривин смутился, ему было радостно-неловко, как от публичных похвал застенчи- вому ученику, теплая кровь щедро прилила к лицу, он стад усерднее рыть снег. Два раза сосед справа передавал ему, сообщая прицел, приказание открыть огонь. Гривин долго вглядывался вдаль, отмерял глазом расстояние по прицелу, искал цели, некоторое время ничего не находил, наконец, или ему показалось?-—заметил какие-то живые точки, выбрал одну из них, посадил на мушку,—выстрелил. Он лежал неудобно, винтовка оттолкнула его, подала в бок, он выбрал вторую точку. Так выпустил около десятка пуль, пока тот же красноармеец не крикнул: — Прекратить! Потом несколько минут над головой звенели вражеские пули. Очередь снарядов упала в шагах сорока сзади. Так: воюющий гигантской пастью миг, ветровая, чертов- ской силы, хватка, раздирающая воздух надвое, шум от падения тяжести в воду,—и все. Именно. Гривин так и спросил себя, словно до этого он никогда не был в боевой цепи. — И все? Первый раз за все пребывание на гражданском фронте он стрелял в противника, в того, с кем, чувствовал он, его связывали еще тянувшиеся из прошлого нити. И сегодня, и вчера, и позавчера—всегда—он думал, что этого никогда не сделает, что на это у него не поднимется рука. И вот поднялась, и так легко! Почему? Красноармеец справа смотрел на него солнечными глазами, замечал каждое дви- жение, проговорил с той нежностью, какая только была доступна его зачерствевшему от походов и боев голосу: — Эх, товарищ командир, и жара же была! Четыре раза беляк-то в атаку поды- мался только мы все ему осаждение делали. Из алтирерии громил—упаси господи! и ка-б не броневик—всех в крошонку! Думали, не выдюжим, такой страх, аж мураши прыг-прыг по спине, вот как трепало! Перед смертью и то тише карежит. Между Гривиным и красноармейцем было шагов двенадцать, красноармеец почти выкрикивал слова. Гривин спросил: