Сибирские огни, 1928, № 4

Гривин успел за это время заметить, что снег уже не валит попрежнему хлопьями, что день будто стал огромнее, чище и легче. Он прислушался к разрушительной музыке боя, и она показалась ему только банальной, как мотив, который привычно напевают все, кому не лень. — Кошелев где?—спросил он ад'ютанта,-—Вызовите его, я пойду к батальонам, пусть он посидит здесь. Политком раскрыл в глазах пышное изумление. — Проветриться решил?.. Гривин не стал раздумывать—иронизирует или нет этот вопрос, ответил как ни в чем не бывало: — Да, надоело здесь торчать... Пришел красноармеец, принес винтовку, патроны, Гривин запихал патроны в кар- маны, взял винтовку и не сказав больше ни одного слова, безразлично и прямо глядя перед собой, вышел из комнаты. Так, наверное, идут крепкие люди на казнь. § 11. ШАГ ВПЕРЕД. Гривин решил итти напрямик—через огороды. Когда перелезал через последний плетень, не то над головой, не то сбоку, мимо уха взвизгнула пуля. Он усмехнулся: — Ишь, окаянная, куда залетела! До батальонов было не больше четверти версты. Они лежали на холме, хорошо за- маскированные снежными окопами. Под прикрытием холма, по низине, ходили отдель- ные фигуры в шинелях и папахах, двое конных ехали друг другу навстречу, несколько саней тащилось, вероятно, с ранеными. За последним плетнем пули стали позвеневать чаще. — Неверный прицел!—выматерил Гривин стрелков противника.—Зря патроны им дали. Ноги вязли в снегу, итти было трудно, но Гривин ощущал прилив неожиданных сил, легко преодолевал препятствия, приближался к цепям. На грозную ворчню трех- дюймовок с бронепоезда, на оглушающие разрывы снарядов, падавших впереди, по скло- ну холма, поднимавших снежные смерчи и рывших снежные ямы, на ружейную трескот- ню, походившую на лай бесчисленной стаи собак, на четкий и убедительный пулеметный говорок—на все эти жуткие эффекты Гривин не обращал внимания. Он шел вперед. — Пусть убьет,—думал и говорил он, но не ждал смерти, дышал жадно, словно пил любимое вино, опьяняющее той высшей трезвостью, которая учит видеть вещи, как они есть. Он даже вспомнил о вчерашней поездке с Ольгой Петровной, вспомнил, как о легком третьем блюде, с'еденном за обедом. Память мимолетно восстановила картинку детства, как он, Гривин, тогда просто Колька, найдя в овраге за домом дохлую ворону, решил устроить пиршество. Пошел до- мой, взял потихоньку кухонный нож, вернулся в овраг и начал резать ворону. Попробо- вал .та он тогда этой очаровательной дичи, память не сохранила об этом ничего. Кажется, да... Мать, шедшая из огорода (они жили в то время в уездном городе, имели свое хозяй- ство), натолкнулась на него, удивилась занятию сына, спросила: «Ты что делаешь здесь?»—II он, Колька, гордо и торжественно ответил: «Дичь потрошу!»... Почему это вспомнилось сейчас? Гривин остановился. В ста шагах лежала цепь стрелков. Лежали просто, спокой- но, будто от нечего делать. — И я лягу также,—подумал Гривин, забыв и об Ольге Петровне, и о дичи, ко- торую собирался есть когда-то давно, в детстве, и... то, что называется страхом, заявило о себе. Оно заглушило, замедлив, биенье сердца, налилось свинцом в ногах и руках, рас- плылось блестящими пятнами перед глазами, обкатило щекочущим холодком тело, раз- вязало и нагло открыло задерживающие центры. И спросило: — Куда прешь?!