Сибирские огни, 1928, № 4

— Повтори, Гривин... Можешь ты держаться под ураганным огнем, отбивать ата- ки противника?.. Гривин защищался: — Могу, но не без конца... — До каких пор? Где этот конец? — Товарищ командир, это издевательство... Комбриг тыкнул, обратился к комбепо: — Слышал? — Д а - — Об'ясни ему! Подробно... Точно... Комбепо заговорил гневно, бурно, подавая слова в вершинам с крепкой убедитель- ностью, наполнял их своею горячностью, и они обжигали и Гривина и комбрига. Для Гривина это была пытка, для комбрига—светлое освобождение. — Гривин!—неслись к двум вершинам от третьей клокочущие потоки слов.— Что распустился, как баба после мужика?! Знаешь, что такое ураганный огонь? Пушечный праздник!.. Молись, но, как в церкви, терпи, крестись чаще с земными поклонами... Понял?.. И держись до тех пор, пока «достойную» не отпоют!.. Все это смешки, а хуже правды. По-товарищески скажу так. Если противник тебе надоел и нет мочи его слушать, меня послушай. Я тоже по этой части кое-что кумекаю. И крою из одной, как из трех, как вот сейчас матом. Побежишь—клянусь, рука не дрогнет,—по тебе такую очередь двину, какая присниться не может... Держись всегда до тех пор, пока не получишь при- каз: баста, отходи! Понял? — Понял?—переспросил комбриг.—Пока не получишь приказа. Это—-конститу- ция. Запомни. — Иди и больше не греши,—добавил комбепо. Нервы натянулись, пели на высоких нотах. Гривин ответил глухо: — Слушаю, и выронил трубку из рук. § 10. ОДИН ИЗ КОНЦОВ. Папаха прилипла к мокрому лбу, горячий дым томил лицо, затруднял дыхание, под ногами покачивался неровный пол. Гривин, собирая последние силы, чтобы не упасть в бездну, тихо проговорил: — Надо держаться... Политком поднял плечи: — Зря вздумал разговаривать, это и так ясно. За деревней тысячная орава ребятишек бросала камни в пустые вагоны. Этому грохоту аккомпанировали потрясающие шумы, колебавшие, казалось, землю. Бой продол- жался. Гривин взглянул на часы: было без четверти четыре. Почти два часа прошло с того момента, когда он сегодня услышал первые разрывы снарядов. Два часа его нервы трепало, как неубранные снасти парусной лодки в бурю. — Конец,—сказал сам еебе Гривин.—К чорту, в пекло пойду, пусть убьет, разорвет!.. Не могу больше! II вот он, точно подрубил снасти. Оки упали, он почувствовал себя опустошенным, невесомым, примиренным с худшим и неизбежным. События остановились, вещи легли безразличными камнями, люди стали вещами, и сам Гривин впервые открыл глаза. Он улыбнулся, как это может сделалъ только грудной ребенок, и неожиданно обратился к ад'ютанту: — Дайте-ка мне! винтовочку и патронов! Он сказал так, как говорят привычное—дайте-ка табачку и бумажки, так по-дет- ски хорошо попросил, что не отказал бы даже последний скряга. Ад'ютант оторвался от бумаг, вышел из комнаты и быстро вернулся: — Есть, товарищ командир!